На следующий день Баттрик снова шагнул под зубастую китовую арку Коллум-хауса, не уставая дивиться монолитному костяному изгибу этого монумента семейной эксцентричности. Два дня в неделю он пользовал Лоренса Коллума сразу и от аневризмы, и от нервных припадков. За дверью доктора уже поджидал Амадей. Дом стоял холодный и промозглый. В тесной прихожей старый акадец вдруг придвинулся к Баттрику и даже схватил его за локоть на удивление сильной рукой – раньше он себе таких вольностей не позволял.
– M’sieur le docteur,[41] – проскрипел он. – Не удивляйтесь, если хозяин станет вам говорить сегодня что-то странное.
На его морщинистых губах играла улыбка, но холодный взгляд лишал ее всякого дружелюбия.
– Хозяин уже некоторое время как толкует странные вещи – верить им не надо. C’est la maladie – это просто болезнь, ничего более.
Баттрика подобная фамильярность со стороны слуги порядком возмутила. Сколько он ни посещал этот многострадальный дом, Амадей всегда казался ему странным. Тем более что всякий раз, как Коллум предпринимал жалкие попытки поддержать беседу, старик бесстыдно подслушивал у дверей. По какой-то необъяснимой причине присутствие акадца всегда настораживало Баттрика, словно было в старом, сгорбленном камердинере какое-то тайное зло. Мрачной атмосфере Коллум-хауса он, надо признаться, соответствовал как нельзя лучше.
Доктор поспешно высвободился из Амадеевой хватки и ретировался в гостиную. Коллум привычно сидел как можно дальше от гобелена. При виде доктора он поднялся, хотя ноги его почти не держали.
– Это… так мило, что вы пришли, Натан, – с трудом выговорил он.
Даже рискуя в любое мгновение разлететься на тысячи осколков, разум наследника автоматически следовал торными тропами светской любезности, уготованными куда более безмятежным душам.
Баттрик поставил саквояж на обитую узорчатой тканью тахту и окинул пациента быстрым профессиональным взглядом. Ухудшения со времени последнего визита его испугали. Хозяин дома был закутан, как в одеяло, в багряный халат, скроенный на куда более мощную фигуру – так плачевно усохло его тело под гнетом душевного недуга. Глаза, глубоко сидящие в темных ямах, сверкали неестественно ярко. Коллум нервно теребил кисть на конце пояса, и Баттрика потрясло, насколько его рука походила на Эммину накануне смерти – такая же бескровная, с желтоватыми ногтями. Ему уже случалось видеть пациентов со злокачественными опухолями, которые вот так же угасали на глазах. Но плачевное состояние Коллума было результатом какого-то ментального рака, угрожавшего уничтожить сразу и тело, и разум. Хоть ставки делай, что из них откажет первым!
Однако сегодня Лоренс, казалось, сиял какой-то лихорадочной решимостью. Он жестом велел Баттрику закрыть саквояж и нервно откашлялся.
– Боюсь, Натан, я был вам не лучшим пациентом. Все ваши заботы, все ваши усилия пошли прахом.
Он взмахнул оплетенной синими венами рукой.
– Меня ничто не излечит, поймите. Ничто не снимет бремя этой ужасной обязанности, что взвалена на мои плечи…
Он внезапно умолк и словно бы снова прислушался к гобелену, но затем вернулся к начатой мысли и продолжал:
– Все бесполезно, если только я каким-то образом не сумею освободить свой разум от этой службы, уйти с этого тягостного поста…
Он чуть ли не выплюнул это слово, со смесью страха и отвращения.
– Я умру, если не открою кому-нибудь эту тайну, и она тогда уйдет вместе со мной. А если я ее открою – умрет она, и я вместе с ней. Любопытный выходит парадокс, а, Баттрик?
Доктор встал, чтобы дать больному успокоительное, ибо в речи его уже слышались характерные интонации бреда. Тот остановил его, бормоча:
– Не сейчас… только не сейчас… погодите.
Через мгновение лицо его обрело суровую серьезность, голос стал холоднее, но вместе с тем и угрюмей.
– Вы, должно быть, уже заподозрили, Натан, что причина моих страданий весьма необычна. Аневризма, – тут он постучал себя по черепу, – это так, пустяки. Мы, Коллумы, страдали и от более странных болезней. Главная проблема лежит куда глубже, не в этой немощной плоти.
Он, казалось, задумался, но вскоре продолжил:
– Я терпел, пока мог, неся это жуткое бремя куда дольше, чем сам полагал возможным. Я не такой сильный, как Эмма. Выходит, не так уж много во мне от Коллумов. Сестра удивительно походила на нашего отца, Капитана Хью – такая же волевая. Она надежно хранила тайну нашего семейного кошмара – по-другому и не назовешь – пока жила. А я… сломался. Два года, Натан! Два года непрестанного страха – и несколько месяцев совершенного отчаяния!
Баттрика против воли захватил рассказ Лоренса… Внезапно он замер. Какой-то звук… приглушенный крик или стон раздался со стороны таинственного гобелена. Коллум заметил взгляд доктора.
– Погодите, друг мой. Вскоре вы узнаете все. А сейчас, сделайте милость, дослушайте до конца.
Он махнул рукой старому слуге, ошивавшемуся в дверях гостиной.
– Это все, Амадей. Возвращайтесь к своим обязанностям.
Тот нехотя прошаркал куда-то в глубину дома. Когда шаги затихли вдали, Коллум вернулся к своему монологу.
– Настало вам, Натан, время узнать тщательно хранимый секрет этого дома. Я расскажу вам все или хотя бы умру, пытаясь. Разделить с кем-то это невыносимое бремя – вот мой единственный шанс сохранить здравость рассудка.
Его губы дрожали; он изо всех сил пытался сохранять спокойствие.
– Нелегко поделиться таким знаньем, но я должен… должен, несмотря на пророчество, или точно сойду с ума. Потерпите, Натан, я вам расскажу эту историю, как смогу.
Баттрик скованно присел на диван. На мгновение ему захотелось запретить Коллуму рассказывать свои сказки. Зачем ему, Натану Баттрику, знать чужие тайны? Он занимается больным телом, а не рассудком. День Субботний со своими суровыми обитателями, бескрайними лесами с одной стороны и грозной Атлантикой – с другой, и без того был достаточно мрачен – только зловещих секретов Коллум-хауса ему не хватало! Но если Лоренс не обретет облегчения, либо страдания сведут его с ума, либо от напряжения аневризма лопнет. Доктор уселся поудобнее и принял из дрожащей руки пациента бокал темного хереса.
– Натан, – начал Коллум, – вы слыхали когда-нибудь такое имя – Лигейя?
– Лигейя была… если я не ошибаюсь, второй женой вашего батюшки, Капитана Хью, – ответил тот.
– Да, если ее можно так назвать…
Баттрик тут же понял, откуда в Коллуме такая горечь. Когда Лигейя прибыла в День Субботний, он был еще совсем мальчик, но странные слухи о ней, ходившие средь горожан, все равно прочно запечатлелись у него в памяти. После смерти своей первой жены, матери Эммы и Лоренса, Капитан Хью вверил детей заботам кого-то из родственников, а сам отправился в свой последний рейс на пароходе «Огункит» – в балтийский порт Ригу. Возвратившись два года спустя в День Субботний, он привез сундуки торговых трофеев, а с ними и новую хозяйку для Коллум-хауса, черноволосую красавицу Лигейю. Вскоре по городку поползли о женщине самые нелепые слухи. Наверняка не один из них вышел из добродетельных уст местных кумушек, завидовавших ее чужеземным чарам. Ибо Лигейя была прекрасна странной красотой: высокая, с блистающим, как луна, восточным лицом, волнистыми движениями и сильным акцентом. Самой примечательной ее чертой были черные, будто вороново крыло, волосы – чернее ночи в северных лесах. Кто бы там ни распускал слухи, а вскоре весь День Субботний только о ней и говорил. Рассказывали, что с новой зозяйкой в Коллум-хаусе поселились совы и козодои. До тех пор ночные летуны водились лишь далеко за городом, а теперь так и кишели в саду усадьбы, оглашая сумрак хлопаньем крыльев.
