Я сам знаю.
Да че ты там знаешь? Здесь налево. На-ле-во. Какого лешего?
Слева мост. Я там закончусь.
Ты и так закончишься, еще не понял? Ты думаешь, что идешь, а сам валяешься на остановке. Везде напачкал. Все заплевал кровью. Тебе никто не поможет. Они думают, что ты упоротый голый придурок. У тебя даже друзей нет. Ты никому не нужен.
Ты прав.
Ха-ха. А я такой – поворачивай, как будто ты на самом деле идешь. Повелся?
Повелся.
Ты хоть помнишь, кто ты такой? Кто я такой?
Да.
Соврал. Не разогнался признаваться этому козлу, что ни черта он не помнит.
Страшно хотелось пить. Язык распух и едва шевелился. В глотке застряли какие-то сгустки с привкусом ржавчины.
Он попытался повернуться и достать губами снег. Ткнулся лицом во что-то мягкое, но не холодное. Сухое и пахнущее пылью.
Совсем забыл, что можно открыть глаза.
По направлению взгляда из желтой стены торчала кнопка выключателя, замазанного краской того же цвета.
Стена казалась прохладной. Ее хотелось лизнуть.
– Нормально, нормально, – бодро произнес незнакомый мужской голос.
Незнакомый? Едва ли в этом мире оставалось хоть что-то, что он бы мог назвать знакомым. Включая себя самого.
– Чего нормального? Он жить-то будет?
О, вот это уже ближе. Такое чувство, что полжизни только и слушал это ворчание.
– Воды не давать. Спать не разрешать. Еще часа три, – распорядился тот первый, и Игни его мысленно проклял. – Когда отойдет от наркоза, дай ему немного куриного бульона. По чуть-чуть. После такого стажа без еды сразу наедаться нельзя.
Самого бы тебя в такие условия засунуть, умник.
– Ну, и как я не дам ему спать, – возмутился второй голос, – когда он все равно уже…
* * *
– Даже Полупуть не помог нам тебя найти, – в словах Наставника звучал неприкрытый укор.
Можно подумать, он намеренно прятался. Ударился в бега и скрывался от погони под лавкой на остановке.
– Я не знаю, почему не получилось, – кротко ответил Игни.
Стакан воды и чашка горячего бульона с тремя сиротливыми сухариками сделали его на удивление покладистым.
– Зато я догадываюсь, – вмешался в диалог Антон Князев. С самого начала он присутствовал в комнате весьма ненавязчиво. Уединившись в углу с ноутбуком на коленях, едва слышно нажимал пальцами кнопки клавиатуры и только иногда выходил в кухню, чтобы заварить себе чаю или взять пару засохших баранок. Игни отмечал все это в полудреме, когда никто еще не заметил его пробуждения и не начал приставать с расспросами. Наслаждаясь отсутствием внимания, он дрейфовал между сном и явью, то снова погружаясь в дремотное тепло, то пытаясь понять, где оказался.
И только заново возникшие потребности живого, от которых нельзя было отмахнуться так же легко, как раньше, заставили его подать голос.
На зов явилась заурядная земная бабка – после Коровьей Смерти Игни мало что впечатляло в женщинах преклонного возраста. Но потом у нее за спиной вырисовался до жути знакомый силуэт Князева.
Было очень непривычно видеть его наяву. Если совсем уж точно, то раньше Игни никогда его не видел. Зато знал изнутри и думал, что это гораздо важнее. Может, так оно и было, но только сейчас, глядя, как его бывший примарант ходит по комнате, жестикулирует и рассуждает совершенно независимо от него самого, Игни вдруг перестал сравнивать Антона Князева с собой.
Сравнение потеряло смысл.
Соревнование, в которое он превратил их совместный опыт, – тоже.
Даже то, что он намеренно причинял Антону боль, оказалось бессмысленным.
Он действительно не разделял себя и Князева. Заставляя его страдать, вредил себе же. Это было все равно, что царапать запястья и одновременно наблюдать за собой в зеркале. Это завораживало. Боль помогала снова почувствовать себя живым. И напомнить о себе тому, кто находился по другую сторону зеркала.
Точнее, по другую сторону сна.
И вот теперь, когда реальный Князев надоедливо возникал перед глазами, рассуждал о природе перемещения Полупутем, вскидывал глаза к потолку и скреб затылок характерным для него, Игни, жестом, самому ему казалось, что зазеркальный житель – это он и есть.
Изначально путал формулировки.
Думал, что имеет право голоса.
В то время как сам был и остается всего лишь назойливым сном. Сном, который почему-то так полюбила Ника.
– Полупуть оказался бесполезен, потому что его суть изменилась. Он стал живым, – обобщила Наставник пространные князевские рассуждения. Стоило Игни отвернуться, она ловко выхватила из его рук чашку с последним размокшим сухарем, которую он проводил голодным взглядом. – Всю область на уши подняла. Хорошо, что так быстро…
– А с чего вы вообще решили, что меня надо искать?
– С того. Соседке позвонили из больницы. Сказали, что дочку ее подобрали на улице с сотрясением мозга. Всю в крови. Чужой крови. Из полиции приехали, расспрашивали, но она говорит, что ничего не помнит. О тебе ни слова. Там твоя футболка валялась… Так мы и поняли, что ты тоже вернулся. И вряд ли мог далеко уйти. Учеников у меня много. Бывшие и настоящие двоедушники. Не все, как Антон, – есть и посерьезней. Один прикатил на машине с охраной. Прошерстили центр и наткнулись на твое… тело. А тот, что недавно здесь был, – нейрохирург из столицы. Именитый. И тоже из бывших. Он-то тебя и вытащил… оттуда. – Она красноречиво подняла взгляд к замызганному потолку.
– А Ника?
– В порядке твоя Ника. Подлечат и отпустят. Говорит, что ничего не помнит, но скорее всего осторожничает. Боится тебя подставить. Еще увидитесь… а сейчас у нас есть заботы поважнее.
Думать о заботах не хотелось. Только лежать, впитывая всей поверхностью тела уютное тепло одеяла и еще другое, которое разливалось внутри, стоило только вспомнить, как Ника произносила: «мой Игни».
Но реальность напоминала о себе сразу двумя голосами, одинаково требующими внимания.
– Документы мы тебе сделаем, – обещала Наставник. – Хочешь остаться Антоном Ландером? Или что-нибудь менее звучное?
– Да, пусть так и будет, – пробормотал Игни, уже неостановимо скатываясь обратно в сон.
Гораздо сильнее озадачил Князев. Спросил метко, как выстрелил:
– Чего это ты все время на какой-то мост собирался? Суициднуться захотел?.. А что, – добавил, – теперь получится!
* * *
Со стороны они могли показаться братьями.
Похожие в целом, но разные в частностях.
Вот только братьям обычно не дают одинаковых имен.
Один шагал уверенно. Смотрел по сторонам, живо жестикулировал, указывал то на реку, то на виднеющийся на другом берегу храм, то на шпиль на куполе совсем далекого цирка.
