Сегодня мои родители будут встречать Новый Год у тети Нюры. Правда, уже не бараке, а в деревянном трехкомнатном частном доме, строительством которого тетка с дядькой занимались года три, после своего возвращения с чужой, донельзя культурной, неметчины, в наш лучший в мире социалистический рай, то бишь, строй. Ибо с тех пор семья их приросла дочкой – моей кузиной – и жить на девяти метрах втроем, да еще с котом, да еще со стариками-родителями дяди Сережи, было уже немного тесновато. Одно было горько бравому вояке: не дожили его старички до нового дома, преставились один за другим незадолго до завершения строительства.
Что касаемо самого петушка, то сегодня мне попробовать его не придется, надо решать вопрос с Софьей, поэтому, сглотнув набежавшую от воспоминаний об этом славном блюде слюну, я озаботился наблюдением за улицей.
В этот день она была особенно светла. И не только потому, что это, во-первых, центральная улица, во-вторых, здесь кучкуются рестораны, крупные магазины с большими светящимися витринами и, в-третьих, она подсвечивалась неоновыми вывесками от различных уличных заведений. А ведь еще несколько лет назад неона в наших городах и в помине не было, и появился он как результат поездки партайгеноссе Хрущева в Америку, которая удивила его не только кукурузой и колбасными автоматами, но и дневной видимостью ночных городских улиц, залитых неоновым светом реклам.
Таким образом, среди немногочисленных прохожих я легко смогу отличить Софью, которая вернется в гостиницу после спектакля. По моим расчетам, она должна была объявиться где-то с семи тридцати до восьми часов вечера. За это время я не должен был замерзнуть – морозец был не особо крепок, что-то около двадцати градусов. Впрочем, я боялся лишь за единственную часть своего тела – за ноги, ибо был обут в летние остроносые лакированные нарядные туфли «на выход». Поелику единственной моей зимней обувкой, за неимением лишних денег в семье, были войлочные зимние ботинки на «молнии», явно не пригодные для торжественного дефилирования по навощенному к Новому Году до зеркального блеска паркету в гостинице. Тем более что они бы составили неестественный контраст с графским костюмом, в который я был облачен, и особенно с капиталистическим галстуком-бабочкой – маленькой пионерской зарницей алевшей на моей шее.
Я стоял у закрытого уже киоска и, притоптывая ногами, простреливал взглядом улицу в направлении оперного театра. Пока я ждал Софью, я выкурил пару сигарет, борясь с искушением пригубить из нераспечатанной бутылки виски пару глотков для сугрева ног.
И вот, в районе восьми вечера я заметил идущую со стороны Площади Ленина под руку парочку: это была Софья и какой-то сукин сын мужеского пола, явно ниже ее ростом. Софья была облачена в норковое манто, а ее голову украшала лисья шапка-горшок из чернобурки. Однако не по одежде я узнал ее, а по знакомой походке. Но я не обрадовался ее появлению из-за сопровождавшего ее мужчины, поскольку тот мог являться ее хахалем. К тому ж, мне надо было быстро соображать: что делать дальше в новой ситуации и как привлечь ее внимание.
Между тем парочка неспешно приблизилась ко входу в гостиницу и остановилась. Теперь я мог разглядеть и спутника Софьи – освещение позволяло это сделать. На нем было дорогое черное драповое пальто с норковым воротником и такого же меха шапка-москвичка – невиданная роскошь для наших мужчин. По виду ему было лет сорок пять, поэтому вряд ли он мог быть близким другом Софьи, в силу своего возраста, а профиль, обозначенный носом с легкой горбинкой, не оставил мне никакого сомнения в том, что этот человек мне известен, по крайней мере, по театральным афишам. Да, это был дирижер нашего Оперного Театра, известный не только у нас в стране, маэстро – Арнольд Кац.
На сердце у меня несколько отлегло, их разговор не мог будоражить сердца влюбленностью, скорее всего, он носил деловой или общий характер.
Я спрятался за киоском и время от времени выглядывал из-за него, выбирая удобный момент, когда мне можно было бы выйти из-за укрытия и продефилировать, как бы ненароком, мимо Софьи так, чтобы она была не слишком увлечена разговором и смогла бы обратить на меня внимание.
В какой-то момент мне показалось, что она заметила меня, глянув в мою сторону, потому что, когда я через минуту высунул голову из-за своего укрытия, то обнаружил ее все так же пристально смотрящей все в том же направлении. Я отпрянул назад, но когда выглянул в очередной раз, но уже с другой стороны укрытия, то увидел Каца, переходящего перекресток у угла гостиницы, уже одного – Софья исчезла. В этот момент рассуждать о том, что делать дальше, времени не было, и я устремился в гостиницу.
Вбежав в вестибюль, я услышал лишь гул поднимающегося лифта. Не ожидая, когда он спустится назад, я стремглав взбежал на пятый этаж и услышал уходящие вглубь коридора, шаги. Я выглянул из-за угла лестничной площадки и увидел Софью, вставлявшую ключ в дверь своего номера. Чуть далее, в холле коридора, там, где стоял столик, за которым мы некогда беседовали с Моизом, орудовала шваброй вся та же дылда-уборщица. Несомненно, она была лишней деталью в интерьере коридора, тем более что рабочее время давно закончилось и ей полагалось быть уже дома и готовить праздничный ужин для своего мужа и детей, если они, конечно, у нее имелись.
У меня остался последний шанс обратить на себя внимание не приближаясь к ней, поелику Софья запретила мне подходить к себе в случае невыполнения ее наказа. И я слегка кашлянул, не высовываясь из-за угла целиком, а только выставив свое плечо и краешек глаза, чтобы отследить ее реакцию.
Софья, было, повернулась в мою сторону, как дверь напротив ее номера, где проживал Моиз, открылась, но оттуда вышел вовсе не он, а высокий, блондинистый молодой мужчина, возрастом под тридцатник. Он был весьма приятной наружности, и, насколько это можно было судить с моего места, весьма похож на Дитера Болена из знаменитого ансамбля «Модерн токинг». Конечно, в описываемое время такового ансамбля еще не было, и я обрисовываю внешность этого малого с позиций нынешних времен, когда пишутся эти строки.
Парень был облачен в белый костюм и сливающейся с ним, сияющей чистым снегом, рубашку, повязанной алым галстуком-бабочкой, точь в точь таким же, как и у меня. В одной руке он держал плетеную из ивы корзину, из которой торчали горлышки разномастных бутылок и бумажные пакеты, очевидно, с закуской, а другой рукой сжимал пышный букет желтых роз. До меня дошел их пьянящий запах преждевременного умирания.
– A Happy New Year, my dear Sofia! – поздравил он девушку, с голливудской улыбкой на чисто выбритом лице.
– А Happy New Year, dear Mats, – весьма любезно ответила ему Софья и тоже непринужденно улыбнулась, из чего я заключил, что общаются они далеко не впервые.
