Но Энджи было не остановить.
– Они вырастут и превратятся в чудовищ! Оба! Джек бьет Джиллиан. Джиллиан шлепает Джека. И так целый день. Ты вообще думаешь о том, чем это все может обернуться?
– Разумеется, думаю, – солгал он. Будет неудобно, если Энджи окончательно поймет суть его отношения к детям. Он не мог позволить, чтобы она попыталась забрать детей и уехать, прежде чем все кончится. – Я с ними поговорю. Облегчение, появившееся на ее лице, почти заставило его улыбнуться.
Дети с вызовом глядели на него исподлобья. «Это хорошо», – подумал он. Большинство детей его боялись.
– Джек, чем ты в нее кинул? – спросил Уокер.
– Камнем, – ответила Джиллиан или Джинджер. Он сильно ударил ее по лицу, отчего ее маленькая головка качнулась, как голова куклы-марионетки.
– Я спросил Джека, – объяснил Уокер.
Она не заплакала, просто смотрела на него, а из одной ноздри у нее свисал кровавый пузырь.
– Камнем, – тихо сказал Джек. Уокер осмотрел лицо сына. В его ярко-зеленых глазах было что-то темное и далекое.
– Ты бы почувствовал себя плохо, если бы действительно причинил ей боль?
Джек тупо уставился на него. Затем повернулся к сестре, и они посмотрели друг на друга. Затем они оба посмотрели на Уокера.
– Не знаю, – ответил Джек.
– Если вы и дальше будете вести себя так, да еще и на глазах других людей, вас в конце концов могут арестовать и посадить в тюрьму. Это ваше решение, но здесь есть над чем задуматься. Сейчас вы огорчаете маму. Вы ведь не хотите этого делать. Вы огорчаете ее, и она беспокоит меня. Вы ведь этого не хотите, понимаете? – Оба кивнули. – Очень хорошо, идите поиграйте тихонько. И не попадайтесь мне на глаза.
Они ушли. Уокер видел, что на песке осталась пара капель крови его дочери. Он пнул их ногой, и они разлетелись.
Когда они только заехали в «Перекрестки», мотель был почти пуст, не считая одной пожилой пары на автофургоне, которая выселилась уже на следующий день.
Но с тех пор несколько постояльцев и семей заселялись в мотель, и поначалу они были почти незаметны, потому что в основном они приезжали ночью. Но в последнюю пару дней они прибывали постоянно, так что к концу недели мотель был полон людей. И все равно люди приходили на парковку или останавливались на пустой площадке возле здания. Некоторые приходили пешком с рюкзаками. Они разбивали небольшие палатки или навесы. Другие приезжали на машинах, в которых спали. Несмотря на свою многочисленность, эти новые посетители были относительно тихими – сидели в своих номерах или где там они ночевали либо собирались, чтобы тихо поговорить друг с другом.
Многие не имели определенного занятия, но некоторые не отрывали глаз от горизонта за мотелем и смутными очертаниями дюн и столовых гор, ясно мерцающих на свету.
– Зачем они все здесь? – спросила наконец Энджи.
– Они состоят в какой-то странствующей церковной группе. Они уедут, как только достаточно отдохнут, поверь мне.
Впервые в жизни она будто бы сомневалась в выдуманном им на ходу объяснении, но ничего не сказала.
Когда в мотеле собралось больше людей, его дети стали вести себя более сдержанно, пока не превратились наконец в не более чем призрачные версии прежних самих себя. Они лишь медленно бродили в толпе, осторожно поглядывая на людей, но не разговаривая с ними, даже когда кто-нибудь из новоприбывших к ним обращался.
Это продолжалось всего один-два дня. Уокер видел их беспокойство, тревожные жесты и неясный шепот и сам ощущал, будто в этом месте таилась огромная энергия, как бы запертая в бутылке, от которой он неожиданно занервничал сам. Несмотря на все это, здесь не возникало никаких вспышек и признаков насилия. Некоторые люди действительно оказались парализованными. Один молодой бородатый парень два дня простоял у въезда к мотелю. Уокер был уверен: он совершенно не двигался. Щеки у парня слегка покраснели и стали покрываться пузырями.
Он заметил, что чем дольше люди жили в «Перекрестках», привыкая к присутствию друг друга, тем больше они походили на Уокера и его детей, будто собрались здесь на встречу какой-нибудь большой семьи. Интересно, если порезать кого-нибудь из них, то их кровь тоже будет ходить? Он был почти уверен, что так и будет.
Он пошел на свою утреннюю прогулку босиком к невидимому бассейну. Он не знал, почему его ноги не жгло, но это и не имело для него значения. Старуха присела там, будто какая-нибудь обезьяна. Вначале он подумал, что она напевает себе под нос, но, проходя мимо, понял, что на самом деле она что-то говорила – низким голосом, быстро и совершенно непонятно. Слегка похоже на немецкую речь, но Уокер подозревал, что это было ее собственное спонтанное бормотание.
Постепенно он почувствовал тошнотворную вонь, которую принес сухой пустынный ветер. Оглядываясь по сторонам, он увидел, что те двое, искавшие место для ночлега на улице у захудалого мотеля «Перекрестки», были на ногах, хотя и двигались медленно. Подойдя к ним, он сразу понял, что запах исходил именно от них.
К нему подошла высокая женщина с длинными темными волосами.
– Кажется, у вас знакомое лицо, – робко сказала она и подняла руку, будто собираясь коснуться его лица. Он быстро отошел назад, но не потому, что увидел, что часть ее левой щеки и красивого лица была расплавлена, а потому, что ему никогда не нравилось, когда до него дотрагивались незнакомцы. Он знал, что в этом был свой смысл, поэтому всегда старался держаться в стороне. Энджи, определенно, тоже относилась к незнакомцам, а его дети Джек и – как там звали девочку? – были немного ближе.
Затем рядом с ней возникли пожилой мужчина и маленький мальчик. У всех была пузырящаяся болезненная кожа. Уокер пронесся мимо них и оказался в толпе хватающих, деформированных рук с лопающимися волдырями на раздраженной обгоревшей коже.
С чувством неловкости он пробирался через толпу, но не смог избежать того, чтобы не запачкаться их выделениями.
Он стыдился своей брезгливости. Разве он сильно от них отличался? Он видел знакомые темные очертания в их глазах, которые напоминали отражения эволюционирующих форм жизни. Очевидно, он больше не был одинок в этом мире, потому что то, что он видел в них, было знакомо и смутно напоминало семью. Но это было тревожное, даже ужасное, осознание.
Он был своего рода ублюдком, смешением двух разнородных видов, как и эти люди. Он сомневался, что хоть кто-то из них знал своего отца. Его собственные дети были их кровными родственниками, но они, по крайней мере, знали отца.
Два самых знакомых ребенка вышли из толпы и пристально посмотрели на него. Их лица менялись. Он ощутил какую-то непостижимую утрату близости, которой у него никогда не было, – обычные воскресные пикники теперь никогда не будут ему доступны.
