Дома доктор долго лежал без сна: живые картины того, что он увидел и услышал сегодня, не давали сомкнуть глаз. Стоило ему смежить веки, как Адская Колыбель тут же вставала перед мысленным взором во всех отвратительных подробностях. Как ни старался, он не мог стереть из памяти яростный лик Дитяти, исполненный такого зла, что, казалось, просто невозможно измучить живую плоть и кости до такой степени, чтобы они обрели такое дьявольское подобие. Еще бы Капитан Хью не отказался считать себя родителем подобного монстра!
А теперь и он, Баттрик, оказался причастен к ужасу Коллумов… Он поклялся уничтожить существо, в котором, несмотря на невротические протесты Лоренса и непонятное отцовство, еще могла тлеть искра человеческого начала. Да, оно злое и инстинктивно склонное к убийству, но достаточно ли этого, спрашивал доктор себя, чтобы предать куда более великую клятву, обязавшую его, Натана Баттрика, использовать свои профессиональные умения только ради сохранения жизни? Положение выглядело безвыходным, и доктор ворочался с боку на бок, не в силах понять, что же ему делать с такими противоречивыми обязательствами.
Три часа он лежал, глядя, как медленно ползет по стене платок лунного света… а потом у кровати зазвонил телефон. В приливе внезапного ясновидения Баттрик понял, что это не какой-нибудь обычный вызов к больному. Он выпрыгнул из кровати и сдернул воронку с крюка. Голос Лоренса Коллума зазвенел у него в ухе:
– Натан, скорее сюда! Мы не в силах его удержать! Оно сейчас вырвется из Колыбели!
На заднем плане раздавался треск дерева и дикий, неистовый вой, какого не услышишь из человеческой глотки. Телефон грохнулся на пол, Баттрик заметался по комнате, сражаясь с одеждой, а потом выскочил в двери и помчался в сарай, не чувствуя укусов первого мороза. Со сверхъестественной скоростью он запряг лошадей и погнал их прочь от теплого стойла – в ледяную тьму дороги, где луна едва пробивалась сквозь сплошной полог нависших ветвей. Через пять минут после звонка упряжка, сверкая выкаченными глазами и закусив удила, промчалась через мост, оставив позади Пенаубскет, и загрохотала по Уиндхэм-роуд.
Доктор всегда старался быть своим кобылам добрым хозяином, но сейчас нещадно нахлестывал их, сопровождая экзекуцию выражениями, в обычных обстоятельствах совершенно чуждыми его устам. Черные купы кленов и дубов проносились мимо, их острые ветви до крови хлестали его по лицу, когда кабриолет проносился слишком уж близко к обочине. Дважды казалось, что все – и экипаж, и лошади, и возница – сейчас полетит в тартарары, таким карьером они шли через повороты, где гранитные утесы оттесняли дорогу то вправо, то влево. Если бы какой-то добропорядочный горожанин оказался в сей глухой час на дороге, он бы перекрестился от ужаса, созерцая, как мимо, повинуясь ударам кнута, летит эта адская колесница. Баттрику казалось, что прошла уже целая вечность, но наконец впереди засверкали огни Коллум-хауса. У каменных столбов, отмечавших границу усадьбы, лошади встали, едва не скинув кучера с облучка. Кнут щелкнул раз, другой, но они решительно отказались двигаться дальше и стояли, дрожа и готовые в любое мгновение вскинуться на дыбы пред лицом ужаса, который их обостренные чувства ощущали даже на таком расстоянии.
Проклиная все на свете, доктор спрыгнул наземь и бросился к дому пешком. Осенние ливни замесили глину подъездной дорожки в непролазную кашу. Несколько раз он спотыкался и едва не подвернул лодыжку. Сквозь собственное натужное дыхание он различил пронзительные тонкие крики: козодои так и вились над крышей, образуя густое облако. Эта туча то взмывала в небо, затмевая даже луну, то самоубийственно обрушивалась к земле, то снова взлетала вверх. Все кругом было наполнено треском и хлопаньем крыльев.
Французские двери, которые он сам открыл, казалось, в какой-то другой жизни, теперь стояли распахнутые настежь. В гостиной горел свет. Чуть не всхлипывая от изнеможения, Баттрик взобрался на террасу и прислонился к дверному косяку.
– Лоренс! – закричал он, едва переводя дух. – Лоренс, где вы?
Неверным взглядом доктор окинул комнату. Оттоманка, на которую он сегодня ставил свой саквояж, лежала опрокинутая, ткань была распорота, набивка лезла наружу. Гобелен на стене висел на одном угле, ниспадая складками на пол. В некрашеной стене под ним зияла дыра, обрамленная острой щепой и ломаной штукатуркой. Судя по всему, узник силой проложил себе дорогу наружу из Колыбели.
Баттрик неуверенно шагнул внутрь, ошеломленный разгромом этой некогда столь элегантной комнаты. Из-за перевернутой софы внезапно раздался стон – или скорее уж вздох, в котором уже не было сил даже выразить боль. Коллум лежал у стены, со всей очевидностью брошенный об нее с нечеловеческой силой, когда чудовище вырвалось из заточения.
– Лоренс! Как вы, друг мой? – вскричал врач.
На лбу хозяина дома алела глубокая рана.
– Найдите Амадея, прошу вас… присмотрите за ним. Он в холле… я боюсь… боюсь, оно его поймало, Натан.
Слугу он нашел на полпути к стальной двери Колыбели. Очевидно, Адское Дитя схватило его за пояс и со всей силы ударило об пол. Рядом с мертвым акадцем валялся пастуший кнут – жалкое оружие супротив такой сверхъестественной силы и злобы.
Доктор поскорее вернулся к Коллуму. Подобное потрясение могло оказаться фатальным для аневризмы, способной прорваться от малейшего напряжения. Однако наследник знаками дал понять, что с ним пока еще все в порядке, не считая раны на лбу.
– Оно вырвалось наружу, – прошептал он. – Ровно перед вашим приходом я слышал, как оно царапалось где-то около портика. Слава богу, оно, по крайней мере, перестало кричать. Я больше не мог выносить эти звуки!
– В доме есть огнестрельное оружие?
– Только вон та антикварная штука, но она дала осечку. – Коллум показал на маленький пистолет, валявшийся посреди комнаты на полу. – Я попытался выпалить по нему, когда оно проломилось через стену, но механизм от старости заржавел. Тварь отшвырнула меня, как куклу, и бросилась за Амадеем – ему так нравилось бить ее кнутом. Но она вернется за мной, Натан. Теперь она совсем взрослая и в охраннике больше не нуждается.
Коллум слабо улыбнулся, на его бледное лицо легла тень тоски.
– Если цена за свободу от этого адского бремени – смерть, я с радостью ее уплачу, – молвил он.
Баттрик замер. Где-то за открытыми в ночь дверями раздалось глубокое, шумное дыхание зверя, а вслед за ним – исторгнутый из дикой глотки короткий рык.
– Надо закрыть и забаррикадировать эти двери, – пробормотал доктор себе под нос, ибо Коллум уже погрузился в подобное трансу забытье.
