– Откуда эта лошадь? Во-он пошла!
– А это, – говорят, – Афанасьев из Соловьевки. Вам что, туда надо? Старик из Петрограда приехал. Масло возит продавать. Богатый мужик. Сын за ним приезжал. Они бы вас взяли…
– Да нет, – говорю, – лошадь больно хороша.
Прикинул я кое-что в уме, – не может быть такого невезенья, думаю, чтобы он последние бумаги вывез, – и уехал с первым же поездом обратно в Петроград.
Доложил Коврову о поездке.
– Что думаешь делать дальше? – спросил он меня. – Люди нужны?
– Как бы не спугнуть… Лучше пограничную часть предупредите, – попросил я. – Чтобы в случае чего мог я к ним обратиться…
Затем зашел к знакомому уже мне жильцу, попросил опять известить меня, когда масло привезут. Тот действительно очень аккуратно перед самыми святками позвонил мне, и я встретился с Афанасьевым уже как старый покупатель, купил масла и опять отнес его Железновым.
– Напрасно вы о нас так беспокоитесь, Иван Николаевич, – говорит Зинаида Павловна и смущается.
– Люди свои, сочтемся, – отвечаю. – Я вот в деревню ехать собираюсь, отпустите со мной Виктора? Чего ему каникулы в городе проводить?
– Да уж не знаю, как быть, – говорит Зинаида Павловна. – Я бы и отпустила, да ведь вы человек занятый, куда такая обуза?
– А он мне помогать будет, – шучу в ответ. – Пускай с жизнью знакомится.
Тут Виктор сам подходит ко мне и шепотом, чтобы мать не слышала, спрашивает:
– Дело?
– Да, – говорю.
– Все то же? – спрашивает.
– Да.
Бросился он к матери, обнимает ее, тормошит.
– Мамочка, дорогая! – кричит. – Отпусти меня с Иваном Николаевичем. Весь год буду потом лучше всех учиться! На недельку только… Отпусти, честное слово!
Отпустила Зинаида Павловна со мной сына, конечно, и мы в тот же день, не дожидаясь Афанасьева, выехали псковским поездом из Петрограда.
Взял я с собой ружье, лыжи… Охотники!
Виктор едет – ликует.
– Вырасту, тоже чекистом стану, – говорит.
– А вот мы это сейчас выясним, – отвечаю. – Что я делами занят – это естественно, но вот откуда ты взял, что я все одним и тем же делом занимаюсь?
– А очень просто, – говорит Виктор. – Носишь ты нам масло, и масло это какое-то не петроградское, вот я и решил, что ты все в одно место ездишь.
– Догадливый! – смеюсь я.
– А что мы там делать будем? – спрашивает Виктор.
– Где – «там»?
– А куда едем.
– Гулять, – говорю.
Смотрю – обиделся мальчишка, надулся как мышь на крупу.
– Ты чего? – спрашиваю.
– А может, ты меня в самом деле гулять везешь? – бурчит он. – Так я могу и один обратно вернуться.
– Ладно, спи, чекист, – говорю ему. – Там будет видно. Утро вечера мудренее.
Вылезли мы с ним где надо, наняли лошадь, поехали в Соловьевку, остановились у одного местного коммуниста, известного нам в Петрограде человека.
Предупредил я нашего хозяина:
– Говорите, что приехал к вам в гости родственник с братом.
Даю Виктору лыжи.
– Гуляй, – говорю.
– А дело? – спрашивает он.
– Гуляй, – повторяю, – и никаких вопросов.
– Да что ты, смеешься, что ли, надо мной? – возражает Виктор. – Я бы, может, не поехал гулять!
Рассердился я даже на него.
– Сказано – гуляй, и гуляй. Будешь еще у меня рассуждать! Я серьезно говорю: это тебе военное задание. Гуляй, и вся недолга!
Заметил или нет раздражение в моем голосе Виктор – не знаю, только больше пререкаться не стал, забрал лыжи и отправился на улицу.
На другой день спрашиваю хозяина:
– Афанасьев приехал?
– Недавно, – говорит тот. – Сын за ним ездил.
– Кликните-ка сюда моего мальчишку, – прошу. – И как-нибудь ненароком покажите ему Афанасьева.
Явился Виктор.
– Вот, – говорю, – тебе и поручение. Покажут тебе одного человека. Так твоя обязанность последить – не уйдет ли он куда-нибудь из деревни. Только смотри, около его избы не околачивайся. Гулять будешь, понятно?
Вечером пришел Виктор – ничего не приметил. На ночь я пошел бродить у околицы – тоже напрасно. Утром опять Виктор меня сменил…
Вскоре прибежал запыхавшийся, еле отдышался.
– Ушли! – говорит. – Пошел с ружьем, с собакой, с каким-то парнем. В лес. Идем-ка…
– А это вы напрасно тревожились, – говорит хозяин. – Это он с сыном белку бить ходит. За ними и следить не надо. Зимой Афанасьев или в Петроград ездит, или по белку ходит, только и всего. Охотники они с сыном не ахти какие, а все-таки на воротник да на шапку набьют зверя за зиму.
– Что ж это вы мне раньше не сказали, – говорю хозяину. – Я тоже люблю с ружьем побаловаться. Здешние места должны они знать, вот мы и пойдем завтра в ту же сторону.
Пообедали мы. Послал я Виктора снова на улицу.
– Как вернутся, лети ко мне.
Часа через два прилетает мальчишка.
– Вернулись!
Забрали мы с Виктором лыжи, и огородами – за околицу и в лес.
Идем по лесу. Сугробы волнами выгибаются. Разлапистые темно-зеленые ели точно присели на зем-' лю и прикрыли ее пушистыми своими юбками. Голые березы ввысь рвутся, и белые их стволы на синеватом снегу кажутся розовыми. Тишина стоит необыкновенная, как в театре перед поднятием занавеса. Вот-вот все сейчас запоет, заиграет. Только где-то в отдалении скрипнет сучок и что-то хрустнет, точно кашлянул кто.
Указал мне Виктор на лыжный след – легкий такой, бегущий. Сразу видно, что хорошие лыжники шли. Двое. А рядом мелкие и частые лунки – собака бежала. Идем мы по следу, быстро идем, и даже мне, отвыкшему в городе от лыж, идти легко-легко – так кругом хорошо и привольно.
Километров пять мы так пробежали. Вдруг Виктор хватает меня за руку.
– Бей! – говорит. – Бей!
Указывает на высокую ель – на макушке, в ветвях, белка скачет.
– Снимай ружье!
Стряхнул я его руку со своей.
– Эх ты, чекист! – говорю. – Ты уж прямо из деревни с песнями выходил бы да Афанасьевых бы позвал на прогулку.
Смутился он…
Достал я карту. Граница должна быть близко. Прикинул на глаз: километра два остается. Лыжня тут в овражек пошла… Небольшой такой овражек, но крутой и кое-где даже обрывистый.
Спустились мы с Виктором вниз. Оборвался лыжный след, никуда больше не ведет. Не прыгали же они отсюда по воздуху! Дно в овражке утоптано. Сломанная ель валяется. Постукал я по стволу – не выдолблен ли. Нет, звенит, на дрова просится. Пошныряли по овражку – все находки: снег да кусты под снегом.
– Пошли обратно, – говорю. – Ничего не понимаю.
И действительно ничего не понимаю. По моим соображениям, или Афанасьевы должны где-нибудь границу переходить, или к ним с той стороны кто-нибудь приходит, а лыжня явственно обрывается – и никакого следочка.
Направо, по карте, озеро, налево, отмечено у меня, застава. Дай, думаю, схожу к браткам, предупрежу о своих поисках.
Заставу мы нашли скоро, почти не плутали. Познакомился я с начальником, показал документы. Он был уже предупрежден о моем приезде… Поделился я с ним своими подозрениями, но отнесся он к ним недоверчиво. Граница тогда не так отлично, как теперь, охранялась, и людей было поменьше, и опыта не было, но самонадеянным он оказался человеком!
– Не могли мы не заметить, – говорит, – если бы кто-нибудь границу перешел.
Пожелали мы с ним друг другу успеха, и пошел я с Виктором опять к себе в Соловьевку.
Вернулись домой поздно, ночь уже наступила, не успели отдохнуть, разбудил я Виктора.
– Вставай, – говорю. – На работу пора.
Ничего! Малый мой кубарем с лавки скатился, ноги в валенки, ополоснулся водой – рукой по лицу раз-раз, умылся, точно кошка, натянул шубейку и говорит:
– Пошли.
На улице звонкий декабрьский мороз. Ночь на исходе. Звезды гаснут медленно, неохотно. Небо сереет, становится сизым. По снегу тени бегут, точно птичьи стаи низко-низко над землей летят. Порошит снежок.
Это совсем нам на руку. Все следы заметет, в том числе и наши. Однако, идя к овражку, сделали мы здоровый крюк и подошли совсем с другой стороны, чтобы ненароком Афанасьевы не заметили чужих следов.
Выкопали мы себе с Виктором нору в снегу, поодаль, на верху оврага, и запрятались вроде медведей.
Весь день просидели, и хоть бы какой-нибудь зверь в овражек для смеха забежал. Хорошо еще, что мясо и хлеб захватили, по крайней мере не проголодались. Сидим, перешептываемся, прячемся, – а от кого? Вокруг ни души. Прошелестит в воздухе птица, упадет шишка, и опять сгустится лесная зимняя тишь.
– Долго так сидеть будем? – спрашивает Виктор. – От тоски сдохнешь.
– Терпи, брат, – говорю. – Назвался груздем – помалкивай. Думаешь, чекистом быть – так только и дела, что стрелять да за бандитами гоняться? На всю жизнь терпеньем запасайся!
Вернулись вечером в деревню несолоно хлебавши.
На исходе ночи снова бужу Виктора.
– Пошли опять.
На этот раз поленивее малый одевался. Сидеть сиднем в снегу целый день, конечно, не ахти какое веселое занятие.
Добрались до своего блиндажа, забрались туда, с утра скучать начинаем.
