После короткого свадебного торжества, на котором было пролито больше слез, чем вина, молодые супруги уехали в старинный немецкий город. Перед отъездом разбирали вещи, книги, отбирали то, что Виктория хотела бы взять с собой на память о маме, – делили наследство. Делили не глядя на стоимость того или иного предмета, значение имела только память, только сладостный груз прошлого, которым вещь была отягощена. Обеим дорога была мамина чашка кузнецовского фарфора, но везти ее в такую даль, пожалуй, не стоило, она и без того с трещиной. За чашку Виктория забрала себе мамину брошку. А вот серебряную ложечку с ангелом, с которой мама поила их в детстве микстурой, решила взять, но что же Вере взамен? Топазовые сережки? Или кружевную шаль?
– Что это?
Виктория небрежно рассматривала извлеченную из шкатулки безделушку.
– Вроде бы украшение, но сломанное. Сережка без замочка?
– Нет. Это половина кольца, – сказала Вера. Ей показалось, что она уже видела эту вещицу, но смутно, словно во сне.
– Как странно. Лежало отдельно в бархатном мешочке. Можно переплавить и сделать подвеску, к примеру...
– Не надо, – покачала головой Вера. Она держала кусочек металла на ладони, и он казался ей горячим, раскаленным. Впрочем, не нагрели ли его руки сестры? Половинка кольца была тяжелой, и в этой тяжести были уверенность и сила. – Я оставлю его себе. Можно?
– Конечно, – пожала плечами Виктория. – И в придачу лазуритовые бусы! Они идут к твоим глазам. Ой, какая же ты у меня хорошенькая! Верунь, ты приезжай к нам в гости, ладно? У Карла столько знакомых, молодые футболисты... Может, и ты там встретишь кого-нибудь, а? Слушай, поехали сразу с нами, а? Останешься там жить...
До Виктории, похоже, только накануне отъезда дошло, что уезжает она в чужую страну, где долгое время будет вынуждена обходиться без друзей, без знакомых, без русского языка, без всего, что так долго составляло ее жизнь. Будет жить в уютном домике с садом, с красивым, молодым, богатым мужем, который занят важным делом... Но она так мало знает о нем! А как здорово бы вышло, если бы сестра поехала с ней! Почему ей это раньше не пришло в голову? Тогда еще было время ее уговорить! И так все замечательно, а могло быть еще лучше...
Вероника только кивала, грустно глядя на сестру. От счастья Вика похорошела еще больше – горели синие глаза, на щеках цвел нежнейший розовый румянец, губы пылали... Нет, пока Вика рядом, никто не посмотрит на ее невзрачную сестрицу! Им лучше сейчас поврозь. К тому же что значит – жить? Хозяин положения, как ни крути, Карл, а он ни словом не обмолвился насчет того, чтобы свояченица переехала в Гамбург. Конечно, Виктория могла бы его уговорить – вон как он на нее смотрит, как на икону Богородицы! Но зачем Вере положение приживалки? У нее свой дом и своя жизнь и будет свое собственное счастье!
И поезд ушел, а Вероника осталась. Осталась одна в незнакомом мире. Всегда рядом были мама и сестра. Теперь не было никого, только чужой, незнакомый отец и еще таксик Гек. И неизвестно – как в этом мире жить, как себя вести.
Светлана стала бывать в их доме чаще. Сначала украдкой. У Веры появились друзья, нередко она ездила тусоваться с телевизионщиками, возвращалась под утро. Отцу всегда звонила, предупреждала и чувствовала порой прорывающееся веселье в его голосе. Значит, собрался привести.
Примерно через два месяца после отъезда Виктории Вера, выйдя утром на кухню, застала там Светлану. На молодой женщине был яркий шелковый халатик, она деловито хлопотала у плиты.
– Садись, Вероника. Завтракать будешь?
– Я на диете, – брякнула Вероника, краем глаза заметив – на сковородке скворчит яичница с колбасой, что-то пыхтит в кастрюльке.
– Да ты что? – радостно удивилась Светлана. – А на какой?
И, не дожидаясь ответа, продолжала щебетать:
– Знаешь, но позавтракать все равно нужно, иначе до вечера не протянешь, наешься на ночь, а это вредно при любой диете. Яичницу я для Юры жарю, а нам с тобой – овсянка!
– Терпеть не могу овсянку, – только и смогла выговорить Вероника. Яичница для Юры, надо же!
– Хоть чаю попей! – крикнула ей вслед обнаглевшая секретарша.
Но Вероника уже устремилась в комнату к отцу. Он одевался – стоял перед зеркалом, завязывал галстук, насвистывал дурацкую рекламную песенку про пингвинов.
– Пап, я должна тебе кое-что сказать...
– Да, Вероника, я тебя слушаю.
– Я встретила одного мужчину...
– Да ну? Очень рад за тебя. Я так понимаю...
– Ты не ошибся. Так вот – я его полюбила. И он меня тоже. Теперь мы будем жить вместе.
– Вот как?
Отец завязал наконец галстук и отошел от зеркала к столу, стал перебирать там какие-то бумаги. Вероника поняла – экспромт удался, она выбрала правильную тактику.
– Верочка, все это очень неожиданно... Может быть, ты приведешь своего избранника к нам в гости, мы познакомимся, обсудим все... И потом, извини, – ты где собираешься с ним жить, здесь?
– Да, здесь. Жилплощадь позволяет, так ведь?
– Хм-м... Неожиданно, сознаюсь. Но мы обдумаем все это, да. Поговорим вечером?
– Зачем же откладывать. – Вера чувствовала, что ее «несет». «Остапа несло», – как сказала бы мама. – Ты не приводил знакомиться с нами свою избранницу, не интересовался, нравится ли она нам, ничего мы не обдумывали и не обсуждали... Теперь она на кухне глазунью двуглазую поджаривает и овсянку по-хозяйски помешивает, а мы вынуждены с этим мириться!
– Ну, во-первых, мне непонятно, почему ты говоришь о себе во множественном числе...
– Потому...
– Не перебивай меня, будь добра! – повысил голос отец. Дочь задела его за живое. – Во-вторых, хозяин в этом доме – я, я же тебя содержу и правила устанавливаю тоже я. Возможно, в чем-то твои претензии справедливы... Но тебе остается только принять все как есть!
– Отлично. Ты закончил, папочка? Теперь позволь сказать тебе следующее: ты можешь меня не содержать. И еще: я могу ошибаться, но на эту квартиру я имею такие же права, как и ты. Она ведь мамина, так? И принадлежала ее родителям, я не ошибаюсь?
Отец отодвинул Веронику плечом и ушел. В ванную. Насвистывая по дороге все тот же глупый мотивчик, который потом доставал Веру несколько дней подряд:
Мы пингвины, кушаем мы льдины.
Лижем и кусаем и вам того желаем!
Следовало искать работу. Настоящую работу, где платили бы деньги. Но в провинции это очень трудно, почти невозможно. Никто не хотел давать денежного места девчонке, вчерашней выпускнице гуманитарного факультета. Да и что она умела делать? Подружки и приятельницы советовали ехать в Москву, поговаривали о невероятных заработках, о блестящих перспективах.
