Только в 1927 году были отпущены средства, и в 1930 году здание наконец достроили. Как прикажете объяснить это без участия Высшего Промысла?! Только кончилось строительство музея, как тут же появились институты, возникла возможность заниматься наукой и в других местах.
Но в одном музей был и остался уникален: до сих пор это единственное научное учреждение, которое десятилетия собирало и хранило комплексную информацию о Красноярском крае как особой территории. Подчеркиваю — научным учреждением! За последние годы у меня появилась привычка консультироваться с сотрудниками музея по самым разным поводам. О хакасском шаманизме, о судьбе А.С. Елинева, о времени освоения русскими Ангары, о… Впрочем, всего не перечислишь. Действительно, зачем держать в памяти множество деталей, если есть кому их сообщить и у этого кого-то можно справиться? И так же поступают довольно многие из знакомых мне ученых Красноярска.
Я отношусь к поколению, которое росло еще с музеем: в 1960-е годы краеведческий музей был такой же частью моей детской жизни, как двор, поездки в Ленинград, книги или как замерзавший зимою Енисей. Между прочим, и у старших восприятие музея было куда как серьезное: примерно такое же, как к краевой библиотеке или к институтам Академии наук.
Для меня же музей навсегда — это старое здание, потемневшее от времени и красноярской копоти. Это в 1967 году, после того, как построили Красноярскую ГЭС, Енисей перестал замерзать. А то он исправно замерзал, и это тоже память о детстве — замерзший Енисей без дурацкой дымки испарений, ясные-ясные, на десятки километров видные пространства. Горы за Енисеем просматриваются так, что заметно чуть ли не каждое отдельное дерево. И музей, от которого буквально исходит аромат солидности, научности… За счет ли необычного стиля, египетских росписей? Действовали ли пушки на крыльце? Не знаю, не берусь судить. Но особая обстановка музея начиналась уже возле самого здания, это совершенно точно.
А в вестибюле начинался запах… Особый аромат, который я просто не знаю, как описать. Запах, который я чувствовал только в старинных зданиях, предназначенных для занятия наукой и для хранения древностей. Такого запаха нет ни в здании МГУ, ни в институтах Академии наук в Новосибирске и в Красноярске… Но этот запах есть в лабораториях Института археологии, в музее Института геологии, в запасниках Эрмитажа, в рабочих помещениях Исторического музея. Надо, чтобы здание было старинное, чтобы с самого начала в нем только занимались наукой и хранили бы древности. Тот, кто побывал в том, старом краеведческом музее, очень хорошо знает, о каком запахе я говорю.
А еще в самом начале стоял скелет мамонта. Не самый большой из известных, не самый знаменитый — но самый настоящий, и в той же комнате — кости животных, современников мамонта. Запомнился почему-то бивень нарвала (как раз этот — в числе самых длинных в мире). И с этого места начинался удивительный мир Познания… И еще запомнился хряк. Почему он попал в музей, этот знаменитый хряк, — не ведаю. То ли он был самый племенной, то ли самый жирный, то ли самый розовый, то ли лучше всех исполнял указы партии и правительства… Но, во всяком случае, после кончины хряка из него сделали чучело и водрузили в одном из залов музея. У хряка были здоровенные клыки, и в свои 5 лет я всерьез боялся проходить перед его мордой и старался нырнуть с хвоста, между хряком и северным оленем.
Есть такая удивительная закономерность — всякое учреждение странным образом хранит традиции времени, в которые оно создавалось. Вот Красноярский пединститут существует с 1930-х. И эта недобрая эпоха удивительным образом проявляется в его внутренней жизни.
Красноярский университет возник в 1969 году, на пике «запойно-застойной» эпохи, — и тоже сказывается нечто… А вот Красноярский краеведческий музей основан в 1889 году, и нечто сохраняется в нем до сих пор… По крайней мере, сохранялось до 80-х годов нашего уже столетия. Как будто дух той эпохи поселился и продолжал жить в этих сводчатых комнатах с высокими потолками. Этот дух передать словами еще труднее, чем описать запах.
Дело в том, что тогда, в конце XIX века, мир не представлялся единым целым, отнюдь. Наука не говорила о целостности мироздания, о единстве материального мира. Природа казалась скорее набором, складом не связанных между собой объектов. Но зато — очень обширным, колоссальным по размерам складом! Мир представлялся необъятным, загадочным, невероятно интересным. Это была эпоха культа науки: публичных лекций и публичных опытов, научно-популярных книг и рождения научной фантастики. Мир не до конца был открыт — в год основания краеведческого музея человек еще не побывал на Южном и на Северном полюсах, на ледовом щите Гренландии и на высочайших вершинах Гималаев. Нога европейца не ступила в Центральную Африку, в центр Австралии, в Тибет. Даже английские разведчики, проникшие в Лхасу в начале XX века, были индусами, а агент секретной службы Российской империи Гомочжаб Цэбэкович Цибиков… Он, что поделать, был бурятом. В Сибири уже в 1926 году Обручев открыл целую горную систему и назвал ее хребтом Черского, а о существовании самой высокой вершины Памира стало известно в 1935 году.
Конец XIX — начало XX века — время написания «Затерянного мира», «Человека-невидимки» и «Острова доктора Моро», а школьники учили географию по картам, на которых были «белые пятна».
От того, что мир до конца еще не разведали, не открыли, он становился еще интереснее, увлекательнее. Музей удивительным образом передавал посетителям это ощущение. Не знание, не какие-то полезные сведения, а именно ощущение, что мир громаден, беспредельно разнообразен, не открыт до конца, что изучать мир, открывать его — дело важное и достойное мужчины.
За счет чего передавалась возвышенная атмосфера, окружающая Познание? Что формировало это приподнятое настроение? Не знаю… Полутемный зал, где по стенам шли витрины с фауной Красноярского края? Старушки, дремавшие в креслах и мгновенно просыпавшиеся, стоило кому-то прикоснуться к витринному стеклу? Сами экспонаты? Само здание, построенное по проекту Леонида Александровича Чернышова? Не знаю… Не могу объяснить. Но ощущение — передавалось!
В краеведческом музее словно витала атмосфера служения наукам и искусствам, благодаря которой и сам музей вообще появился на свет божий.
Впрочем, зря я говорю в прошедшем времени… Просто я не люблю перемен, а ведь музей пришлось закрыть, и уже пятнадцать лет основное здание — на капитальном ремонте. Это правильно, потому что старое-престарое здание рисковало свалиться на головы сотрудников и посетителей. Это хорошо, что музей фактически расширили: перевели в новый корпус всю администрацию, всю научную деятельность, и одновременно — отреставрировали историческое здание, созданное по проекту Чернышова.
