Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами.
— Вы Анита Блейк, нет?
Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, кто ты такая.
— Мне Жан-Клод велел вас подождать.
Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в нем такое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивым глазкам.
— Как вас зовут? — спросила я. Всегда люблю знать, с кем имею дело.
Он улыбнулся шире:
— Стивен я, Стивен меня зовут.
Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, но пожатие крепкое — не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не очень много — чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего роста серьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычной одежде он похож на изуродованного гнома.
— За мной, прошу вас.
Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, я пошла за ним.
Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старых времен. Я такую видала только на картинках или в кино.
Человек в полосатой куртке кричал:
— Люди, представление начинается! Давайте билеты и проходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекрасная заклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда не забудете!
Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвала их пополам и возвращала корешки.
Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачные взгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли.
Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти все места были заняты. Ух ты, «все билеты проданы».
В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с одним рингом.
Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях. Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла за Стивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступени и скамьи — стационарными. Мини-колизей.
У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровной поверхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть. И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я только смотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чего подозрительного.
Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А то пистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть — и я расплавлюсь.
Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним, или просто чтобы меня подбодрить. И улыбался, просто отодвигая губы от зубов. Почти что скалился.
Я остановилась на середине лестницы, глядя, как его гибкая фигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипал вокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше, другие — хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Может быть.
Ликантропия — это болезнь, как СПИД. И относиться настороженно к жертвам несчастного случая — предрассудок. Большинство тех, кто стали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почему же Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? У меня?
Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как и прежде, — картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем — как если бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клоду нужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить.
Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, было такое в моем лице, потому что он спросил:
— В чем дело?
Я покачала головой:
— Ни в чем.
Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня к кабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что было внутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания.
Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержал дверь, жестом приглашая меня пройти.
— Нет, после вас, — сказала я.
— Я — джентльмен, а вы — леди.
— Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама.
— Феминистка? Ну-ну.
На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена у себя за спиной. Но если он хочет думать, что я — твердокаменная феминистка, пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое.
Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казался намного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку. В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одета она была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падали вниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистями чертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд был фальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать — не для соблазна, хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудь бога; но теперь почти никто об этом не помнит.
У меня по шее побежали мурашки, поднимая волосы дыбом. Я поежилась. Что там в корзине? Зазывала у входа говорил, что там — гигантская кобра, но ни одной змее в мире такая большая корзина не нужна. Даже анаконде, самой большой змее в мире, не нужен контейнер десяти футов высоты и двадцати футов ширины.
Что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнула и резко обернулась. Стивен стоял почти вплотную и улыбался.
Я проглотила сердце, которое готово было вырваться из глотки, и полыхнула на него взглядом. Я так не хотела пускать его к себе за спину, а тут дала просто подкрасться. Умница ты, Анита, просто умница. И потому что он меня напугал, я на него обозлилась. Но лучше быть обозленной, чем испуганной.
— Жан-Клод там, внутри, — сказал он. У него на лице была улыбка, но в глазах очень человеческий проблеск смеха.
Я набычилась на него, зная, что веду себя по-детски, и плюя на это.
— После тебя, мохнатолицый.
Смех пропал. Он посмотрел на меня очень серьезно.
— Как ты узнала?
Голос у него был робкий и неуверенный. Многие ликантропы гордятся своим умением сойти за человека.
— Это было просто.
Что не было полной правдой, но я хотела его уесть. Ребячески, некрасиво. Но честно.
У него вдруг сделалось очень юное лицо, а глаза наполнились неуверенностью в себе и болью.
А, черт!
— Послушай, я много времени провела среди оборотней. Я просто знаю, что искать, понимаешь?
И чего я стала его утешать? А того, что я знаю, каково это — быть чужаком. Я поднимаю мертвых, и многие люди из-за этого относят меня к монстрам. И бывают дни, когда я с ними согласна.
Он все еще таращился на меня, и задетые чувства смотрели из его глаз открытой раной. Все, если он заплачет, я ухожу.
