- Не понимаю.
Но до Гослинга постепенно стало доходить. Что бы ни надвигалось, оно пикировало на них из ночной тьмы прямо сейчас. Это была безумная мысль, но упорная. В желудке словно бушевал шторм, горло сдавило, кожа головы зудела.
- С вами все в порядке, мистер Гослинг?
Гослинг уставился на него. Впервые в жизни у него не было, что сказать. Ничего, что имело хоть какой-то смысл.
Система спутниковой навигации по-прежнему работала. На экране радара было пусто... на удивление пусто. Ни единого облачка. Но все было включено и все работало. Но радио и радар словно вышли из строя... но почему?
Свет гаснет, - вдруг подумал Гослинг. Постепенно выключается и гаснет.
Он представил себе высокое здание ночью. Все окна светятся... и тут они начинают гаснуть, одно за другим. Свет гаснет. Так называлось старое радио-шоу ужасов. Эти слова говорил в начале передачи диктор, на фоне звонящего вдали колокола? Сейчас... позже... чем... вы... думаете...
Айверсон продолжал проверять каналы.
- Что-то странное здесь творится, - сказал он.
Да, верно, странное. Гослинг тоже так считал. Потому что что-то назревало здесь, что-то надвигалось шаг за шагом, и он не знал, что именно. Он лишь чувствовал, что оно наращивало темп. Словно какой-то отрицательный электрический разряд в воздухе, набирающий импульс.
Тут прозвучал пронзительный сигнал тревоги.
- Система навигации сообщает, что мы переведены в автономный режим... Какие-то помехи, что ли... - сказал Айверсон.
В его голосе звучали нотки паники. И Гослинг понял, что все это не было лишь игрой его воображения. Айверсон тоже это почувствовал. Одна система может полететь к чертям, но все сразу? Одна за другой?
Они вместе подошли к нактоузу. Стрелка магнитного компаса крутилась по кругу. Гирокомпас вращался, пытаясь определить направление.
- Господи, - пробормотал Айверсон.
7
- Видишь? - сказал Фабрини, когда они с Менхаусом сидели в своей каюте, где уже храпел Кук. - Я знал, что здесь есть подвох. Просто знал, мать твою. Разве я не говорил тебе в тот вечер, что должен быть подвох?
Менхаус кивнул. Сонными глазами он смотрел на выдыхаемые им облака дыма.
- И все равно ты подписался. Ты подписался.
- И я был прав, черт возьми. Пятнадцать штук за что? За три недели работы? Да, так он сказал. Только он ничего не рассказывал про ядовитых змей, пиявок, и аллигаторов-людоедов.
- Крокодилы. Кайманы. Так сказал Кушинг...
- Да кого волнует, как они называются. Они все равно сожрут твою задницу.
Менхаус закусил нижнюю губу, погладил усы.
- Сакс сказал, что там, куда мы направляемся, будет не так.
- Меня не волнует, что он сказал.
- Но мы не будем строить мост. Даже воды рядом не будет, сказал он. Во всяком случае, поблизости.
Смуглое лицо Фабрини покраснело.
- Ты сам слышишь, что говоришь? Идиот, он скажет нам все, что угодно. Разве не заметил, что он не упоминал про все это дерьмо, пока мы не оказались посреди моря, в жопе мира? Если бы он рассказал это до отплытия, никто в здравом уме не поехал бы с ним.
- Думаю, ты прав.
- Прав, как никто, - он стянул с себя ботинки и отшвырнул к переборке. От нее откололось несколько кусочков серой краски.
- Мужик, иногда мне хочется вернуться в тюрягу.
Менхаус промолчал. Он думал о Талии, своей жене. Она никогда не рожала ему детей. У нее был злой язык и задница размером с автобус. Он думал об этой заднице, думал, как ее будет ему не хватать, если что-то пойдет не так. Сейчас ему больше всего на свете хотелось услышать ее голос, называющий его ленивым бесполезным тупицей. При этой мысли у него даже навернулись слезы.
- С сегодняшнего дня, дружище, - сказал Фабрини. - начинаем прикрывать друг другу тыл. К черту остальных. Мы выберемся живыми. А когда вернемся в Новый Орлеан, снимем пару шлюх и будем пьянствовать три дня. Снимем себе молоденьких красоток, слышишь? С крепкими попками.
Фабрини выключил свет и уставился в темноту.
Менхаус думал, что ему совершенно плевать на крепкие попки. Ему нужна была задница Талии, ее рот, и все то дерьмо, которое называлось жизнью. Вот все, что он сейчас видел перед собой. Все, что хотел видеть.
Какое-то время они лежали молча, слушая храп Кука.
Фабрини снова встал, подошел к иллюминатору. За стеклом ничего не было видно. Походив вперед-назад, он снова сел.
- Черт возьми, - ругнулся он.
- Что тебя гложет? - спросил Менхаус.
Фабрини тяжело дышал в темноте.
- Не знаю... У меня какое-то странное чувство. Прямо мурашки по коже.
Менхаус кивнул.
- У меня тоже. Какой-то жуткий озноб, - признался он.
И что бы это ни было, оно нарастало, заполняло воздух, окутывало корабль и охватывало людей, одного за другим.
Через некоторое время Менхаус нервно произнес:
- Эй, Фабрини? Слышал анекдот про раввина-гея, который решил сменить пол?
8
В рулевой рубке Айверсон забыл про свой "Хастлер". Забыл про сиськи, задницы, и все остальное. Он клевал носом, когда зашел Гослинг, зная, что он несет ночную вахту. Мечтал, чтобы быстрее наступило утро, поглощая в огромных количествах кофе.
А теперь он был ни в одном глазу, и дело не в кофеине.
Радио не работало. Спутниковая связь тоже. Компас сошел с ума. Айверсон был современный моряк. Он полностью доверял своей технике. И когда она вышла из строя, это означало возвращение к астрономической обсервации, навигационному счислению, бумажным картам, и секстантам. Назад в джунгли. Как в старые времена, когда корабль в море был все равно, что на другой планете. Один, совершенно один.
Айверсон отхлебнул кофе.
Он смотрел на экран радара. Последний час он был пуст, но теперь захватил что-то. Что-то большое, простиравшееся, казалось, на многие мили. Что-то, похожее на густой туман. Только Айверсон никогда не видел такого тумана. Даже радарный компьютер не мог точно определить, что это было. Нечто определенно не твердое, а газообразное, как туман... только гораздо плотнее. И "Мара Кордэй" на всех парах неслась прямо в него.
