Пока он размышлял, новое свидетельство безумия проникло в его сознание. Из-за двери доносилось постукивание и царапанье: кто-то пытался открыть ее изнутри. Глухие удары в дубовые доски становились все громче и настойчивее. Животная вонь сделалась невыносимой. Неистовый штурм изнутри напоминал грохот тарана в ворота осажденной крепости. Послышалось зловещее потрескивание, посыпались щепки. Зловоние усилилось, когда отвалилась доска и в образовавшейся бреши показалась черная лапа, оканчивавшаяся крабьей клешней…
О Господи! На помощь! А-а-а!
Джонс едва помнил, что последовало затем. Одним прыжком он очутился возле входной двери, с силой рванул ее, с грохотом захлопнул за собой и по сбитым ступенькам помчался прочь в мощенный булыжником двор и дальше — в темные переулки Саутварка.
Здесь воспоминания обрываются. Джонс слабо представлял, как добрался домой. Ничто не указывало на то, что он останавливал такси; вероятно, весь путь он пробежал, ведомый слепым инстинктом; через Ватерлоо-бридж к Стрэнду и Чаринг-кросс, мимо Сенного рынка и Регент-стрит в Портланд — к своему собственному дому. Когда он нашел в себе силы позвонить доктору, его все еще облекала причудливая мешанина из музейных костюмов.
Неделю спустя ему разрешили вставать и рекомендовали прогулки на свежем воздухе.
Однако он немногое рассказал врачам. Над минувшей ночью повис незримый покров безумия, и молчание в этом случае было лучшим лекарством. Когда жар спал, он внимательно просмотрел все газеты, накопившиеся с той зловещей ночи, однако не нашел ни одной заметки о странном происшествии в музее. Что же тогда произошло в действительности? Этот вопрос взволновал его. Что толку думать о выздоровлении, когда не ясно, приснились ему или нет схватка с Роджерсом и последующие события в мастерской?
Прошло две недели, прежде чем он отважился вновь посетить Саутварк-стрит. Он выбрал утро — самое здоровое время суток, когда вокруг кипит деловая жизнь, люди снуют среди древних, обветшалых лавчонок и складов. Музейная вывеска оставалась на прежнем месте. Двери были открыты. Служащий у ворот кивнул Джонсу, польщенному этим знаком внимания. Собравшись с духом, он шагнул вовнутрь, и в сводчатом зале его приветствовал другой смотритель. Возможно, неудачное пари только приснилось? Постучать в дверь мастерской и спросить Роджерса?
В этот момент к нему подошел Орабона. Его смуглое, тонкое лицо было слегка иронично, однако не лишено дружелюбия. С легким акцентом он обратился к посетителю:
— Доброе утро, мистер Джонс. Последнее время вы почти не заглядывали к нам. Хотите видеть мистера Роджерса? Сожалею, но он уехал по делам в Южную Америку Да так неожиданно. Я замещаю его во время отсутствия… здесь и дома. Стараемся поддерживать марку нашего заведения… пока мистер Роджерс не вернется.
Смотритель улыбнулся — возможно, из чистой вежливости. Не представляя, как поддержать разговор, Джонс пробормотал пару вопросов о дне своего последнего посещения. Орабона, казалось, обрадовался вопросу и, тщательно подбирая слова, принялся отвечать.
— О да, мистер Джонс… Это случилось ровно две недели назад. По некоторым причинам я очень хорошо запомнил эту дату Утром — до прихода мистера Роджерса, как вы понимаете, — я обнаружил мастерскую в полном беспорядке. Уборка отняла много времени, к тому же с вечера оставалась незаконченная работа… Новый экспонат, брошенный на второй стадии обработки. Так что я немедленно принялся за дело.
Это была трудная работа, хотя, конечно, мистер Роджерс многое передал мне. Он великий художник… Когда он появился, то помог мне закончить этот экспонат… очень существенно помог, смею вас уверить… Но вскоре после этого он уехал, даже не попрощавшись с остальными. Как я уже говорил, его очень неожиданно вызвали в Южную Америку.
Как правило, в работе мы используем несколько важных химических реакций. Довольно шумный процесс… и некоторым соседям показалось, что ночью они слышали пистолетные выстрелы. Странная идея! Что же касается нового экспоната… его судьба складывается неудачно. Это величайший из всех шедевров, созданных мистером Роджерсом. он обязательно займется им, когда вернется. — Орабона снова улыбнулся. — Видите ли, полиция запретила его. Неделю назад мы выставили его в зале, и в тот же день у наших посетителей было два или три обморока. У одного бедняги случился эпилептический припадок. Видите ли, этот экспонат немного… сильнее, чем остальные. Разумеется, он стоял в приделе "для взрослых"… На следующий же день его осмотрели двое полицейских из Скотленд-Ярда и заявили, что скульптура слишком болезненна и мы должны убрать ее. Какой позор, убрать гениальное произведение! Однако я не располагаю полномочиями обращаться в суд в отсутствие мистера Роджерса. Ему бы не понравилась тяжба с полицией… хотя по возвращении… когда он вернется…
Неизвестно отчего Джонс ощутил внезапный прилив беспокойства. Но Орабона продолжал:
— Вы настоящий ценитель, мистер Джонс. Уверен, что не нарушу никаких законов, если покажу эту скульптуру вам одному. Может быть… по желанию мистера Роджерса мы когда-нибудь разрушим этот экспонат… хотя это будет настоящим преступлением.
Джонс почувствовал сильное желание повернуться и уйти из музея, но Орабона уже вел его под руку. В приделе "для взрослых", тесном от бесчисленных ужасов, не было посетителей. В дальнем углу холст отгораживал глубокую нишу, к которой увлекал Джонса Орабона.
— Этот экспонат называется: "Жертвоприношение Ран-Теготу".
Джонс вздрогнул, но Орабона сделал вид, что ничего не заметил.
— Это гигантское божество описано во многих древних легендах, которые изучал мистер Роджерс. Все это глупости, разумеется, и вы были правы, повторяя это мистеру Роджерсу. Согласно хроникам, эти существа прилетели к нам три миллиона лет назад откуда-то из космоса и поселились в Арктике. Свои жертвоприношения они отправляли достаточно необычно и жестоко, как вы увидите сами. Мистер Роджерс вдохнул жизнь в свое произведение. Дрожа от возбуждения, Джонс схватился за медные поручни перед отгороженной нишей. Рука потянулась остановить Орабону, когда занавеска начала открываться, однако какой-то непонятный импульс удержал ее. Смотритель торжествующе улыбнулся.
— Смотрите!
Джонс покачнулся, несмотря на то что опирался на поручень.
— Боже всемилостивый!
Возвышаясь на десять футов, на циклопическом троне из слоновой кости замерло отвратительное чудовище, излучающее беспредельную, космическую угрозу и враждебность. В центральной паре своих шести лап оно сжимало расплющенное, измятое, обескровленное тело, усеянное миллионом отверстий с краями, словно обожженными едкой кислотой. Изувеченная голова жертвы, скатившаяся набок, показывала, что когда-то тело принадлежало человеку.
