Только один раз Ян сделал ей мягкий упрек:
— Но, ради Бога, — сказал он, смеясь, — почему ты, собственно, вышла за этого молодца замуж? Я ведь говорил тебе, что он левантинец, а эти и в аду обжуливают чертову бабушку, а в небесах — патриархов с Моисеем впридачу! Разве ты за все это время не заметила, что это за тип?
Эндри промолчала. Ничего такого она не заметила.
Этот человек никогда близко к ней не подходил. Она всегда видела его таким, как он был в тот день, когда она впервые делала с ним покупки в Неаполе: очень вежливым, любезным, сдержанным. Кавалер совершенного образца, — но всегда чужой.
— Кавалер, — начала он…
— Какой там!.. — засмеялся кузен. — Он такой же кавалер, как и Делла Торре. Разве ты не читала газет? Настоящее его имя — Борис Делианис, если и это верно. Его уже искали в Салониках и Александрии. Он исчез оттуда тихонько как учитель фехтования, а затем с твоими деньгами пустился в новые грабительские походы…
— Что мне теперь делать? — спросила она.
— Прежде всего ты должна добиться развода, а там посмотрим.
Он взял ее с собой в Берлин, устроил в пансион. Добыл ей адвоката, подавшего просьбу о разводе и проведшего дело. Выяснилось, что из материнского состояния у нее еще оставался дом в Кельне. Этот дом ее муж до сих пор, несмотря на многочисленные попытки, не смог обратить в деньги. Ян продал его и вложил деньги в закладные. Она получала столько, что могла на проценты скромно жить. Он много помогал ей, но она видела его мало, всего по нескольку часов. Только изредка заезжал он в Берлин на несколько дней. Затем снова отправлялся в широкий мир.
Пришла война. Эндри сделала то, что делали столько тысяч женщин и девушек. Записалась в Красный Крест. Ее обучили ремеслу сестры милосердия и отправили в лазарет на восточном фронте. Но она была, видимо, мало пригодна. У нее было то, чего не должна иметь ни одна медсестра, — сердце. Она сочувствовала своим больным и страдала вместе с ними. Прикусывала свои зубы и отправляла службу добросовестно, но плохо. Штабной врач влюбился в нее. Она приняла его предложение, потому что на свадьбу давали отпуск, и это был приличный повод на некоторое время убежать из лазарета. Таким образом она вышла замуж за молодого врача и пробыла с ним вместе три недели. Он должен был вернуться на фронт, а месяца через два погиб, когда бомба с аэроплана разрушила весь его полевой лазарет. Она снова поступила на службу сестрой милосердия. Заразилась и несколько недель пролежала, тяжело больная тифом.
В это время она получила открытку от своего кузена. В ней он на французском языке поздравлял Эндри с днем рождения. Открытка была адресована первоначально в Стокгольм одной шведской знакомой и уже оттуда переслана ей. А отправлена — из Парижа.
Долгие часы Эндри размышляла над этой открыткой, точно от нее исходила какая-то манящая сила. Он был в Париже? Как это возможно в такое время?
Она дождалась полного выздоровления, пока не исчезли последние следы болезни. Затем отправилась в военное министерство за справками. Ее направляли из одной двери в другую. По ее неясным намекам трудно было понять, чего она, собственно, хочет. В конце концов она очутилась в небольшой комнате перед майором и изложила ему, чего желает. Офицер не дал ей сказать и трех фраз и объявил, что таким предложениям не дается никакого хода. Он позвонил и приказал появившемуся солдату тотчас же выпроводить даму. Все это произошло так быстро, что она не успела даже всмотреться в лицо человека, выгнавшего ее. Она последовала за солдатом. Тот вел ее коридорами и лестницами, открыл наконец дверь и выпустил ее. Она стояла на улице, но не на той, с которой вошла. Медленно пошла дальше, но почувствовала, что кто-то бежит за ней. Остановилась, обернулась. К ней быстрыми шагами подошла молодая девушка и, всунув ей в руку, не говоря ни слова, записку, побежала дальше.
Эндри быстро прочла нацарапанные карандашом слова:
«Сюда не возвращайтесь. Будьте сегодня в восемь часов вечера в приемной зале отеля «Эден».»
Она сидела в кожаном кресле в «Эдене» и ждала. Через некоторое время мимо нее прошел человек, мимоходом попросивший ее следовать за ним незаметно. Она вышла за ним на улицу. Он указала глазами на автомобиль с открывшейся дверцей. Она вошла туда, и в ту же секунду автомобиль двинулся.
Рядом с ней сидел один господин, напротив — другой. Оба подвергли ее суровому допросу. Спрашивали о каждой мелочи ее жизни, давая понять, что имеет смысл говорить только чистейшую правду, так как все будет точно проверяться. С нею говорили по-английски, по-французски, по-итальянски; спрашивали, умеет ли она говорить на том или ином диалекте? Особенно обрадовались, казалось, эти господа тому, что она в совершенстве владеет голландским языком.
Более двух часов они ездили в автомобиле по улицам Берлина. Наконец остановились перед одной виллой в Грюнвальде. Эндри ввели в дом, в комнату, где оставили одну. Минут через двадцать мужчины вернулись. С ними был третий, которому они, по-видимому, представили отчет: высокий с лысой головой человек с добродушным, детски-наивным, круглым, как луна, лицом. Он поклонился ей, извинившись, что так долго заставили ее ждать.
— Думаю, мы сможем, сударыня, воспользоваться вами, — сказал он. — Но вы, конечно, голодны. Могу я пригласить вас на небольшой ужин?
Он подал ей руку, повел в другую комнату, где был накрыт стол на четверых. Не было ни лакея, ни горничной. Мужчины обслуживали себя сами. Только теперь она могла ближе рассмотреть своих спутников. Один — изящный молодой человек с темными волосами и глазами, говоривший с легким венским акцентом. Другой — широкоплечий, с бычьей шеей, с маленькими светлыми, остро глядевшими глазками.
Был конец третьей военной зимы, и ужин подали весьма скудный. Все же на каждого пришлось по яйцу и по стакану хорошего мозельского вина. Лысый господин чокнулся с ней, передал миску с рубленой вареной свеклой и сказал:
— Не объедайтесь только, сударыня, — вы скоро будете иметь случай поесть лучше, чем мы.
В ближайшие недели ее очень тщательно обучали. Она училась писать письма, в которых под видом якобы незначительных сообщений передавались тайные известия. Она должна была выучить наизусть множество имен, изучать карты и планы. Ее обучали всему, что казалось необходимым, тем возможным путям, которыми эти знания можно было получить.
Вечером, накануне отъезда, ей дали голландский паспорт в Англию, снабдили большими деньгами, вручили аккредитив на один амстердамский банк, откуда она при надобности могла получать средства.
