— Пойдем, Андрюша, — сказал отец Егорий. — Пойдем.
Да, надо уходить. Ласковин взял рюмку с чем-то прозрачным, проглотил, не закусывая, выдохнул… и резко обернулся.
Так и есть. Пашеров смотрел прямо на него сквозь мелькание гостей. Ласковин увидел: господин депутат что-то шепнул наклонившемуся «сопровождающему»…
«Ну давай! — подумал Андрей с огненной яростью. — Спускай кобелей! Дадим жирным просраться!»
Но телохранитель даже не удостоил его вниманием. Ушел куда-то в сторону.
— Андрей! — поторопил отец Егорий, которому было уже невмоготу оставаться здесь.
И Ласковин ушел. Так и не дав поработать выделившемуся адреналину.
А ведь, если верить медикам, это очень вредно.
Андрею был нужен совет. Совет человека, которому можно доверять и который мог бы взглянуть на ситуацию иначе, чем он сам. Таким человеком мог бы стать отец Егорий, но иеромонах, как догадывался Ласковин, сам запутался в ситуации.
Зло не было для Потмакова абстрактным понятием, как, например, для Ласковина. Игорь Саввич воспринимал дьявола как реальную силу, такую же реальную, как, например, мороз. Или болезнь.
А вот схема борьбы, которая была ему навязана отцом Серафимом, была отцу Егорию глубоко чужда. Священник командует: «Ату его!» — и верные христианству уничтожают отступника… Это, может, подходило для католических пастырей, но для истинно верующего православного священника — просто нож в сердце.
Было от чего растеряться отцу Егорию. Поэтому и молил он Господа денно и нощно: вразуми!
А вот Андрею такая ситуация казалась вполне нормальной. Зло для него воплощалось в конкретных субъектах. И этих, конкретных, он готов был давить, не щадя сил. Не убивать — этот порог ему переступить было трудно, хотя в «снах» своих он убивал не раз. Кстати, может, поэтому Андрею было так трудно лишить человека жизни в своем обычном состоянии? Не убить, но сделать так, чтобы мерзавец уже не мог издеваться над слабейшим. Настоящий воин презирает боль. Настоящий воин будет драться со сломанной рукой, с разорванной селезенкой. Но настоящий воин не станет вымогать деньги у женщины. Или пытать заложника ради паршивой тысячи баксов. Сделай мерзавца полуинвалидом — и он превратится в пустое место. Так полагал Ласковин, понимая, впрочем, что всю шваль не передавишь.
Потому он готов был бить в центр, в источник. Пусть ему скажут: вот враг! И он сделает.
Отец Егорий доказал, что он может направлять руку Андрея. Но он больше не хотел ее направлять! Черт побери! Это было нечестно! Это было неправильно! Отец Егорий сказал: «Убей тварь!» И Ласковин убил. Тварь, вампира, убил. И другую тварь он тоже убьет! Если Потмаков скажет: убей!
Но Игорь Саввич сказал только: «Да, это он». И все. Прошел целый день, а они даже ни разу не поговорили. Иеромонах попросту не хотел говорить о Пашерове. Почему? Слабость? В это не верилось. Андрей не знал никого, кто был бы так же силен духом, как отец Егорий.
Вспомнилось Ласковину: «и дан тебе пес!» Неужели «двойник» все-таки прав? Или это то, что сам отец Егорий называет «искушением»?
Вот поэтому Андрею и нужен был совет. И он знал, кто может ему помочь.
Электронный замок открылся с негромким жужжанием. Ласковин сам поставил его три года назад, и то, что замок по сей день безукоризненно работал, было приятно.
Свет в раздевалке горел. Горел и в зале, но в четверть силы. Включена была лишь одна группа ламп.
Ласковин достал из сумки кимоно, боксёрки, переоделся и тщательно, по всем правилам, завязал пояс.
Войдя в зал, он поклонился трижды: отцу-основателю, наставнику и самому залу.
Зимородинский сидел на полу, спиной к зеркалам. Ноги его были скрещены, а ладони соединены перед грудью. Сэнсэй медитировал. Ласковин знал: Слава может сидеть так часами, не шевелясь, неподвижный, как статуя в буддийском храме.
Андрей сделал пару шагов, и глаза сэнсэя открылись.
Зимородинский опустил руки на колени, затем одним упругим движением встал на ноги. Ни намека на затекшие от неподвижности мышцы. Андрей бы так не смог.
Ласковин остановился в пяти шагах. Это расстояние Зимородинский преодолел сам. Так было положено по установленному ритуалу.
Окинув Андрея особым «рассредоточенным» взглядом, Слава нахмурился. Затем молча провел руками вдоль туловища ученика. Не прикасаясь. Правая рука его задержалась напротив зажившей уже раны на боку Андрея, веки Зимородинского опустились на секунду, затем он удовлетворенно кивнул и сделал шаг назад.
— Привет, Ласка! — И резко поклонился.
— Здравствуй, — поклон Андрея был втрое дольше. — Извини, что никак не мог до тебя добраться. Дела.
— Понимаю.
— Как мои пацаны?
— Вполне. Один очень способный!
— Федор?
— Нет, Юра. Но и Федька неплохой хлопец. Толк будет.
И замолчал.
Ласковин тоже молчал. Так было положено.
— Хочешь немного поработать? — наконец предложил сэнсэй.
— Да.
— Разминаться будешь?
— В процессе.
— Джимэ! — скомандовал Зимородинский и ушел в кекутцу-дачи, предлагая Ласковину начать.
Андрей атаковал: пара расслабленных цки и длинный маваши, который Зимородинский мягко заблокировал и выдал в ответ ложный в голову, затем — подсечку и, обойдя Ласковина со спины, — уро-маваши в лицо. Последний — без доводки. Тем не менее Андрей поставил блок, одновременно двинув локтем назад. Сэнсэй без труда уклонился.
В следующие несколько минут они обменивались легкими ударами без цели пробить защиту, а лишь для того, чтобы разогреться и «почувствовать» друг друга.
— Ямэн! — скомандовал Зимородинский, когда, по его мнению, ученик вошел в форму.
Отступив на шаг, он соединил сжатые кулаки, и выражение лица его изменилось, словно сэнсэй надел маску из дерева.
— Джимэ!
Ласковин повторил жест и, сосредоточив мысль в центре равновесия, застыл в высокой, «журавлиной» стойке, нетипичной для школы Фунакоси. Он отслеживал (телом, не глазами) каждое движение сэнсэя. Зимородинский не спешил нападать. Только через несколько секунд он сделал первое движение: выдвинутая вперед нога на десяток сантиметров сместилась назад, увеличивая нагрузку на вторую ногу. Ласковин сумел подавить «тягу» вперед и вместо этого переместился на полстопы влево, но так, чтобы дистанция между ними осталась неизменной.
«Освобожденная» нога Зимородинского заскользила по паркету. Тоже влево, и, когда движение закончилось, Зимородинский оказался в низкой стойке, по-прежнему выдерживая «нейтральное» расстояние. Пока ни один из противников не почувствовал преимущества. Ласковин попробовал «поиграть» дыханием, но Слава, конечно, не купился. Правая рука его пошла вниз с медленным скручиванием туловища. Тоже своеобразное приглашение атаковать. Но Ласковин не рискнул войти в «зону» противника, не нащупав уязвимых, действительно уязвимых, мест. Он был предельно сосредоточен и предельно раскован одновременно. Эмоцией же его была радость. Работать с Зимородинским — сплошное наслаждение. Слава продолжал поворот, и рука его все опускалась… пока не пересекла некий «критический» уровень.
