в свою очередь, переводились примерно на двадцать языков.
АГЕЕВ: Ваша биография гласит, что на первоначальном этапе карьеры вы столь тщательно скрывали информацию о себе, что ходили даже слухи, будто Томас Лиготти – это псевдоним какого-то другого известного автора. Но затем вы их развеяли. Что тогда повлияло на решение раскрыться и легко ли оно далось?
ЛИГОТТИ: Слухи о том, что меня не существует, а мои работы – достояние другого автора или авторов, распространялись в шутку одним моим озорным другом, тогда как я всегда старался вносить ясность. Однако такие слухи действительно ходили, но я развеивал их без проблем. Может показаться, что я стараюсь быть загадочным – ничего подобного. При этом я, пожалуй, более странный и необычный человек, чем большинство писателей ужасов, да и вообще большинство писателей. Как известно тем, кто читал мои интервью, я почти всю жизнь страдал от различных эмоциональных расстройств, включая тревожные и биполярные, от ангедонии. Некоторые читатели не желают слушать, когда я рассказываю об этих состояниях, но они, увы, важны для моего видения мира в целом и творчества на ниве ужасов в частности – точно так же, как доминирующее аффективное состояние любого человека имеет значение для его или ее установок и мнений. Но это просто факт, и он не должен ни дискредитировать, ни подтверждать восприятие жизни каким-либо конкретным нормальным или ненормальным индивидуумом.
АГЕЕВ: Ряд критиков традиционно ставит вас в один ряд с такими виднейшими классиками литературы ужасов и мастерами рассказа, как Эдгар По и Говард Лавкрафт. Как вы относитесь к такой точке зрения?
ЛИГОТТИ: Как и многие писатели, в начале карьеры я был уверен в своем таланте и стремился к похожим стандартам и стилю Лавкрафта и По. Сравнения с ними были почти неизбежны. То, насколько меня можно поставить с ними в один ряд, естественно, подлежит суждению моих читателей.
АГЕЕВ: А какие произведения По и Лавкрафта у вас любимые?
ЛИГОТТИ: Больше всех я люблю такие ранние рассказы Лавкрафта, как «Музыка Эриха Занна» и «Празднество», хотя очень ценю и более поздние его работы, в особенности – «Нездешний цвет». Что же касается По, я питаю особую любовь к его стихам и статьям, равно как и к главным произведениям, прежде всего – к «Падению дома Ашеров», которое для моего собственного творчества сродни путеводной звезде. Также мне импонируют его более рефлексивные работы, например, «Человек толпы». По был невероятно проницателен в своих наблюдениях жизни, он знал темные ее стороны и свои взгляды не чурался отражать через психически нестабильных рассказчиков, как в «Беренике»: «Несчастье многообразно. Злополучие земное – многоформенно». Эту позицию позже переозвучит Лавкрафт в своей истории «Правда о покойном Артуре Джермине и его семействе», которая начинается со слов: «Жизнь подчас нагоняет страху, а из-за ширмы того, что нам якобы о ней известно, просачивается жар адских истин, способный сделать ее тысячекратно устрашающей. Наука, которая своими невероятными открытиями и так калечит наш ум, вероятно, скоро вообще уничтожит человеческую расу – если такая еще будет существовать, – потому как ни один ум простого смертного не сможет выдержать весь груз невероятных ужасов, когда они все явятся в этот мир». Позднее он шире раскрыл это заявление в начале «Зова Ктулху».
АГЕЕВ: Действие многих ваших работ так или иначе связано со снами, и вы не раз признавались, что это во многом обусловлено кошмарами, которые вы испытывали сами. Насколько точно сны попадают на страницы произведений? Есть ли среди рассказов такие, которые можно назвать пересказами этих кошмаров, или вам всегда приходится додумывать возникшие во сне идеи?
ЛИГОТТИ: Некоторые из моих рассказов были вдохновлены снами, и те частично попали на страницы в том же виде, в каком я эти сны запомнил. Конечно, сны – полная бессмыслица, и чтобы создать историю, я должен придать ощущению сновидения некий тематический смысл наряду с различимым сюжетом, чего, к сожалению, сны никогда не давали ни мне, ни какому-либо другому писателю, насколько я знаю, несмотря на заявления Лавкрафта. Из рассказов, написанных по мотивам снов, как наиболее характерные выделю «Куколки» в сборнике «Тератограф» и «Дом с верандой» в «Театре гротеска».
АГЕЕВ: Марионетки, куклы, манекены часто становятся источником ужаса в ваших произведениях. Вы правда считаете их самым эффективным инструментом для нагнетания читательского ужаса, или причина вашего расположения к ним – в другом?
ЛИГОТТИ: Не думаю, что марионетки – самое страшное на свете. Как по мне, самое страшное – это быть живым. Кто бы что ни говорил, мне кажется, факт нашей эволюции – указание на то, что мы не более чем подопытные кролики неведомых, более значительных сил, которые нами управляют. Мы – марионетки, выдернутые в жизнь из мирного небытия. На первый план мы ставим выживание, и это определяет все наши действия. Мы хотим все время быть счастливыми, но не можем. Хотим жить вечно – не получается. Будь мы честны, поняли бы, помимо прочих страшных истин, что жизнь вовсе не так ценна. Мы – расходный материал, совсем как куклы в театре. И мы не можем с этим ничего поделать, кроме как тем или иным способом себя израсходовать. Раньше я питал большой интерес к буддизму, мне нравился его пессимистичный взгляд на жизнь, направленный на то, чтобы отринуть себя или, по крайней мере, свое эго. К сожалению, простым усилием подобного не достичь. У некоторых это выходит случайным образом, но прозрение надолго не задерживается – точно так же, как проходит эффект от употребления галлюциногенов. Стоит прийти в себя (или в то, чем мы, по собственному мнению, являемся), и тиски жизни делают новый оборот – стяжая все туже. Не получится жить совсем без страданий. Это имеет ключевое значение для продолжения нас как отдельных личностей и как вида. Тем не менее мы вполне можем всю жизнь прожить практически без так называемых успокоения или удовольствия. Кому-то одного этого осознания хватает, чтобы наложить на себя руки. Почти половина смертей в США от огнестрельного ранения – это самоубийства, и в распоряжении отчаявшихся – уйма других способов разобраться с собой. Как только понимаешь, что вам может быть так плохо, что хоть стреляйся, – основы существования познаны, поздравляю. Думаю, ничего более важного знать и не требуется. К лучшему это или к худшему, но люди делают все возможное, чтобы забыть об этом знании, как только кризис минует. А я бы хотел – и я об этом часто мечтаю –
