В эту минуту в дверях оказывается Декстер, товарищ указывает ему в дальний угол и вопит:
— Добей сволочь! Добей!
Обнаружив источник опасности, хвостатый смело подскакивает к самой Алиес и высаживает остатки барабана в голову мутантки, после чего отступает к стене. Тварь сдохла…
Жадно дыша, словно в последний раз, Декстер сгинается пополам, упирая руки в колени. Взгляд его останавливается на трупе жертвы, но долго зрелище выдерживать не удалось. Отворачиваясь, он с трудом выдавил из себя:
— Винчи…
Ублюдок, сгубивший стольких, убийца моего друга убит… Мать первой жертвы отомстила за сына. Более подходящего наказания не придумаешь…
Кейт
За всю жизнь я не была столько раз на кладбище, сколько за эти дни в Гаваре.
На небе появились тонкие тучки, коричневые, словно испачканые. Дырявое полотно зависло над городком, и пошёл кроткий, слабый дождик. Тонкие иголки капель сыпят тоскливо, а если чуть отстраниться, то их и не заметишь.
Я стою позади всех, на шаг отступила от толпы, голодными воронами обступившей две свежие могилы. Их выкопали вчера ночью: сперва тела Алиес и Винсента хотели торжественно бросить в преддверие преисподней в самый разгар, но их плачевное состояние сильно поторопило полисменов.
До часу ночи Максимилиан, Сэм и Дасерн работали лопатами. Погребение прошло тихо…
Слухи, как крысы, появились словно бы из ниоткуда, им потребовалось не так много времени, чтобы оббежать весь город, погрызть каждую дверь и нагадить в каждом доме. Сперва к нам с Сэмом подошли трое мужиков, затем люди пошли десятками. В конце концов, возле могил врагов Гавары столпились чуть бы не все жители.
Вдалеке заметен женский силуэт, и готова спорить, что узнаю в нём Юрико.
Под их ногами убийца их детей. Опять же, может и нет.
Лично меня совсем не тянет любоваться на кучки земли, я здесь лишь потому, что Сэм, вооружившись годовым запасом настойчивости, за руку притащил меня мокнуть.
Я ждала, что возникнет и Марк… или даже Тим, который будет бросаться бравурными речами, словно Дед Мороз конфетами. Скажет о победе справедливости над злом, победе светлого духа правды над дурным порождением рода людского. Ну и так далее… У меня самой с красноречием не так хорошо, чтобы вволю нафантазировать. Почтальонам ни к чему оно.
Явления оратора не случилось: шериф сказал, что до выяснения личности Душегуба Хароном, он не станет заявлять о гибели маньяка.
Двое пьянчуг решили, что с них хватит. Шмыгая кривыми носами, они сутуло поплелись к домам, что-то негромко обсуждая. Должно быть, что-то своё.
Фейерверка не случилось, равно как и ангельский хор не запел с небес. Терроризиущий целый городок убийца умирает столь же серо и обыденно, как столетняя старушка, доживает своё. В этом нет ничего особенного, радиация не выветривается, города не восстают из пепла, государства не воскресают, а в недрах земли не появляется нефть…
Всегда так было.
— Что чувствуешь? — участливо поинтересовался Сэм, неловко покачиваясь.
— Ничего.
— Совсем?
— А что я должна чувствовать? — буквально плююсь я.
Тот, шлёпнув губами куда-то в сторону леса, сказал ровно то, что я ожидала:
— Ну, убийца Энгриля… твоего дяди умер.
— И что, я должна что-то чувствовать? Ненавидеть вон ту кучку земли? Или ту, что слева, где вы там кого закапывали…
— Правую, — не додумался удержаться от уточнения Сэм.
Правую. Происходящее передо мной кажется таким же пустым, как вертящееся в голове. И от этого меня приводит в ярость всякие высокие бредни. Слишком много умников.
— Знаешь, Сэм. Мне не стало легче. Меня даже не посетило благостное чувство мести, я не ощущаю, что сейчас-то Энгриль очищен, что он наслаждается в раю, в то время как Винчи жарят в масле рогатые уроды.
— Но ты же добилась того, чего хотела.
— Я для этого ничего не сделала, — пробудился во мне огонь злобы. — Убили дядю, а затем убили его убийцу. Для меня это что, — я сделала два звучных щелчка. — Никаких там чувств святого долга и прочей ерунды! Это придумали пустые люди!
— Не скажи… — пожал плечами кудрявый умник.
— Ага, я обязан похоронить свою собаку! Это мой священный долг! Я чувствую, как она греется в раю! От меня все ждут, что я буду заботиться о бабушке, иначе потону в грехе…
— Ты жуткий циник.
— Просто считаю, что в этом нет ничего особенного, и ментальными нитями ничего не опутано.
Сэм не нашёлся, чем ответить. Это и не надо, так как мы давным-давно упёрлись в собственное представление о жизни, менять которое не собираемся. Тем более в споре с однокашником, который ну ни за что не способен оказаться умнее другого. Каждый именно так и думает, чихая, сколько ж там на самом деле правды.
Пусть разглядывает нимбы над банальными вещами — его право.
А на меня, меж тем, косятся. Кто-то втемяшил этим людям, что надо непременно посмотреть в мои серые глаза. Вроде как показывают, что на моей стороне, поддерживают меня… а может, и осуждают. Хотя бы по самим себе вспомните, что мне плевать на вас!
Ещё неизвестно, того ли мы похоронили.
Харон даст ответ. Это случится совсем скоро.
9:12 Николай
Ко мне заходили всякие: еле стоящие на ногах пьяницы, окровавленные доходяги, просящие помощи, были мутанты-путешественники, столь жуткие, что макушка леденеет, однажды даже забежал леший и попросил спрятать от своих же. В этот раз гость пришёл ещё более необычный…
Это женщина со стальным лицом, неприятно широкая в плечах, вместе с тем не утратившая полагающихся женских изгибов. Азиатка, что редкость для наших краёв та ещё. Вычурный плащ, чёрные очки на глазах — я слыхивал про парочку из великого Сакра Ципиона, но видывать приходилось только мужчину, Оскара, если память не изменяет. Он захаживал за продуктами.
Вот свидились и с женщиной.
Она проплыла к прилавку ледоколом, стянула солнцезащитные очки и спросила голосом, полным металла:
— Вы Николай Романов, который представляется иногда Петром?
10:00 Харон
— Завтрак, — огласил хриплым голосом Тим.
Меня всё не решаются баловать, суют мало похожую на съедобную кашу из того, о чём лучше бы и не спрашивать. Старикан просунул миску меж прутьев, я смирно принял подачку.
В привычку вошло размешать сперва неопределённую жижу и дать ей пошлёпать с ложки по ребристой поверхности, разбрасывая брызги. Меня это очень веселит, просыпается никогда не заживающий детский рубец, заставляющий получать удовольствие от игры с продуктами.
