«Я только хотел повидаться с тобой, Лестат»,– сказал я, но он будто не слышал: что-то другое отвлекало его.
Расширившимися глазами Лестат смотрел мимо меня, зажав руками уши. Затем и я услышал звук. Это выла сирена. Она приближалась, и Лестат все крепче зажмуривал глаза и зажимал уши. Сирена становилась все громче, ребенок испугался и заплакал.
«Лестат! – позвал я его сквозь детский плач. Я не мог вынести его мучений. Он обнажил зубы в ужасной гримасе боли. – Лестат, это всего лишь сирена!» – тупо сказал я.
Он вскочил, бросился ко мне, прижался ко мне. Против воли я взял его за руку. Согнувшись, Лестат спрятал лицо на моей груди, до боли сжал руку. Красные вспышки мигалки осветили комнату, и скоро все стихло.
«Луи, я не вынесу этого, не вынесу,– говорил Лестат сквозь слезы. – Помоги мне, останься со мной».
«Чего же тут бояться? Просто поехала машина».
Я посмотрел вниз, на его светлые волосы. И вдруг вспомнил его в далеком прошлом: высокий, статный джентльмен в свободной черной накидке, откинув голову назад, сочным, хорошо поставленным голосом поет веселую арию из оперы, которую мы только что слушали. Его трость постукивает в такт по булыжникам мостовой, его большие мерцающие глаза останавливаются на молодой женщине, стоящей рядом, и широкая улыбка расцветает на его лице; песня замолкает на полуслове, и на мгновение, когда их взгляды встречаются, кажется, что все зло растворилось в этом всплеске наслаждения и счастья: ты чувствуешь себя просто живым существом.
Значит, такова расплата? Эта боязнь перемен, этот животный страх».
Я должен был что-то сказать Лестату, напомнить ему о нашем бессмертии, что никто не приговаривал его к уединению в этом логове, где он окружен несомненными признаками неминуемой смерти. Но я так ничего и не сказал и знал, что никогда не скажу.
Темное море тишины снова нахлынуло на нас. Мухи роились вокруг гниющего крысиного труда. Ребенок тихо смотрел мне в глаза, как на яркие безделушки, и ручка с ямочками схватилась за мой палец.
Лестат встал, выпрямился, но тут же снова согнулся и упал в кресло.
«Значит, ты не останешься со мной,– вздохнул он и отвел взгляд. Но вдруг встрепенулся. – Я так хотел поговорить с тобой,– сказал он. – Той ночью, когда пришел на Рю-Рояль, я хотел только поговорить. – Он закрыл глаза, нервно вздрогнул, словно у него перехватило дыхание, как будто удары, нанесенные мной тогда, только теперь достигли цели. Глядя перед собой невидящим взором, он облизнул губы и тихим, совсем знакомым голосом сказал: – В Париж я поехал вслед за тобой…»
«О чем же ты хотел поговорить тогда? – спросил я. – Что ты хотел мне сказать?»
Я вспомнил его безумную настойчивость в Театре вампиров, хотя не думал об этом долгие годы; нет, пожалуй, вообще никогда. И сейчас говорил об этом с большой неохотой.
Но Лестат лишь улыбнулся слабой, почти виноватой улыбкой и покачал головой, тихая, смутная печаль наполняла его глаза.
И я почувствовал глубокое, невыразимое облегчение.
«Останься со мной!» – попросил он. «Нет»,– ответил я.
«И я не останусь»,– сказал молодой вампир из темноты двора и вышел в оконный проем. Лестат взглянул на него и робко отвел глаза. Его губы дрожали. «Закрой, скорее закрой». – Он указал пальцем на окно, и тут рыдания вырвались из его груди, он опустил голову и заплакал.
Молодой вампир ушел, быстрые шаги прошуршали по дорожке, звякнула калитка… Я остался один с Лестатом. Успокоился он не скоро, я сидел и смотрел на него и думал о том, что произошло между нами, вспоминал давным-давно забытое.
И моя прежняя печаль вернулась ко мне, как в нашем доме на Рю-Рояль; но я грустил не о Лестате, умном и веселом вампире, который жил когда-то в этом доме, эта печаль была больше, это была часть той страшной, великой тоски, и я вдруг очутился в другом времени, в другом месте. И это другое место так ясно встало перед моими глазами: комната, жужжание насекомых, запах смерти и цветущей весны. И я узнал эту комнату, узнал с такой ужасной болью, что разум отказывался воспринимать это: нет, я не хочу туда, не возвращайте меня в прошлое. И вдруг все исчезло, и я был с Лестатом, слеза упала на круглую щечку ребенка, и это была моя слеза. Я вытер мокрые глаза и удивленно посмотрел на свои руки.
«Но, Луи,– тихо сказал Лестат,– как ты можешь быть так спокоен? Как ты можешь выносить это? – Он смотрел на меня, его губы дрожали. – Пожалуйста, Луи, объясни мне, как тебе удается понимать и выносить все это?!»
По отчаянию в глазах Лестата, по глухому тону голоса я понял, что и он с трудом подталкивает себя к чему-то очень больному, к картине из забытого прошлого. Но скоро его взгляд затуманился, он запахнул халат, качнул головой, посмотрел на огонь и глубоко вздохнул.
«Мне нужно идти»,– сказал я.
Я так устал от Лестата и от всей этой грусти. Снова захотел покоя, к которому так привык. Я поднялся и вспомнил, что у меня на руках ребенок.
Большие, полные страдания глаза взглянули на меня с гладкого вечного лица.
«Но ты ведь вернешься… навестить меня… Луи?»
Я отвернулся и пошел прочь; он звал меня, но я не слушал. На улице оглянулся: Лестат стоял у окна, он боялся выйти, и я вдруг понял, что он уже давно не был на улице и вряд ли когда-нибудь выйдет из этого дома.
Я возвратился в маленький домик, откуда молодой вампир забрал ребенка, и положил малыша обратно в его кроватку.
– Вскоре я рассказал Арману о встрече с Лестатом. Может быть, через месяц, не помню: время ничего не значило для меня. Но только не для Армана. Он удивился, что я не рассказал ему об этом сразу.
Мы прогуливались по безлюдной набережной на окраине города, там, где начинается Одубон-Парк и поросший травой склон спускается к грязному берегу, захламленному прибитым течением лесом. На другом берегу едва виднелись тусклые огни заводов и компаний: крошечные красные или зеленые точки, мерцающие, как звезды. Луна освещала широкое сильное течение реки, и летняя жара отступала, прохладный ветерок поднимался от воды и тихонько колыхал мох на стволе кривого дуба.
Я срывал травинки и жевал их, хотя они были горьки и неестественны на вкус. Но сам жест выглядел так естественно… Я думал, что больше никогда не покину Новый Орлеан. Но к чему эти мысли, когда ты бессмертен? «Больше никогда» не покидать Новый Орлеан? Это слишком человеческие мысли.
«Неужели ты совсем не хотел отомстить ему?» – спросил Арман. Он лежал на траве, опершись на локоть, и внимательно смотрел на меня.
«Зачем? – ответил я спокойно, я хотел, чтобы он исчез отсюда, оставил меня в покое, наедине с этой могучей, прохладной рекой, несущей свои воды в свете тусклой луны. – Он сам себе отомстил и умирает от страха и оцепенения. Его разум не воспринимает времени. Это угасание не имеет ничего общего с той сдержанной, элегантной смертью вампира, которую ты мне однажды описал в Париже. Лестат умирает неуклюже и гротескно, как люди… старые люди».