Но самым реальным в этот момент было то, что я оставалась Джеммой Дойл. И я все еще была в сферах. И впервые за долгое время я искренне порадовалась этому.
Мне было о чем подумать, но я уже стою на берегу реки. Бледное лицо Пиппы прижимается к затянувшему воду льду, ее распущенные темные локоны расплываются под его поверхностью. Я хватаю камень и разбиваю лед. Сквозь трещины льется вода.
Чтобы вытащить Пиппу, мне приходится погрузить руки в эту мрачную запретную реку. Вода оказывается теплой, как в ванне. Манящей и спокойной. Меня охватывает соблазн и самой погрузиться в эту воду, но только не сейчас. Я беру Пиппу за руки и тащу изо всех сил, выволакивая из затягивающей ее воды… и вот наконец Пиппа лежит на берегу. Она отплевывается и кашляет, из нее на траву извергается речная вода.
— Пиппа? Пиппа!
Она такая бледная и холодная, и под глазами у нее залегли темные круги.
— Пиппа, я пришла, чтобы вернуть тебя обратно!
Фиолетовые глаза распахиваются.
— Обратно…
Она повторяет это слово тихо, осторожно, и с жадной тоской смотрит на реку, чьи тайны мне одновременно хочется и узнать, и предоставить их самим себе, по крайней мере на время.
— И что со мной будет? — чуть слышно спрашивает Пиппа.
У меня не осталось сил, ни магических, ни обычных, чтобы лгать.
— Я не знаю.
— Значит, я стану миссис Бартлеби Бамбл?
Я молчу. Пиппа гладит меня по щеке холодной влажной рукой, и я понимаю, о чем она думает, — и магия тут ни при чем, просто Пиппа моя подруга, и я люблю ее.
— Пожалуйста, Пиппа… — начинаю было я, но умолкаю, потому что к горлу подступают слезы.
Но я все-таки продолжаю:
— Пожалуйста, Пиппа! Ты должна вернуться. Ты просто должна.
— Должна… чтобы жить так…
— Все может измениться…
Пиппа качает головой.
— Нет, я не умею бороться. Я не такая, как ты.
Пиппа шарит рукой в подсохшей, колючей траве и находит несколько сморщенных ягодок, мелких, как семена. Они ложатся в ее ладонь, словно монеты.
У меня сжимается горло.
— Но если ты их съешь…
— Что говорила нам мисс Мур, помнишь? Нет безопасного выбора. Есть только другой выбор.
Она еще раз бросает взгляд на реку и подносит руку к губам. На мгновение наступает такая тишина, что я слышу и ее дыхание, и свое собственное. А потом вдруг на щеки Пиппы возвращаются краски, волосы завиваются в локоны… Пиппа сияет. А вокруг нас все вновь оживает, и расцветает, и играют золотом листья. На горизонте небо заново окрашивается в розовые тона. А на другой стороне реки возникает рыцарь, ожидающий Пиппу, держащий в руке ее перчатку…
Теплый ветерок прибивает к нашему берегу лодку.
Пора прощаться. Но мне в последнее время выпало слишком много прощаний, их хватило бы на целую жизнь, и потому я молчу. Пиппа улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Больше ничего и не нужно. Пиппа шагает в лодку, и лодка несет ее через реку. Когда лодка добирается до противоположного берега, рыцарь помогает Пиппе выйти и ведет ее на пышный зеленый луг. Под серебряной аркой стоит маленькая дочка матери Елены, Каролина, и тоже наблюдает за Пиппой. Но вскоре она понимает, что это не те, кого она ждала, и исчезает, продолжая сжимать в руках куклу.
Когда я возвращаюсь, я нахожу Фелисити сидящей на корточках в коридоре перед спальней Пиппы, прижавшись спиной к стене. Фелисити обнимает меня и рыдает. Внизу, в холле, Бригид шаркает ногами, бродя от зеркала к зеркалу и закрывая их полотнищами ткани. Энн выходит из комнаты Пиппы, глаза у нее красные, из носа течет.
— Пиппа… — Ее голос обрывается.
Но ей и незачем договаривать до конца.
Я и сама уже знаю, что Пиппа ушла от нас навсегда.
В то утро, когда хоронят Пиппу, идет дождь. Холодный октябрьский дождь, который превратил ком сырой земли в моей руке в жидкую грязь. Когда подходит моя очередь пройти мимо могилы, мокрый ком выскальзывает из пальцев и падает на блестящий полировкой гроб Пиппы с негромким шлепком.
Все утро школа Спенс являет собой отлично отлаженный механизм. Каждый выполняет свои обязанности тихо и эффективно. Просто удивительно, как взвешенно и осторожно ведут себя люди после чьей-нибудь смерти. Вся нерешительность исчезает в такие моменты, и все делается правильно — будь то хоть смена постельного белья, хоть выбор платья или гимна, и все тихо читают молитвы… И все эти простые и незамысловатые действия подчинены одному: защите живущих от внезапной смерти.
Девушкам первого класса позволено отправиться ради похорон за тридцать миль, в деревенское поместье Кроссов. Миссис Кросс настояла на том, чтобы Пиппу похоронили с сапфировым обручальным кольцом, что, без сомнения, причинило огромное огорчение мистеру Бамблу. Все время, что шла ритуальная служба, он поглядывал на карманные часы и кривился. Викарий низким, гулким голосом рассказывает о красоте Пиппы, о ее безупречной доброте и прочих достоинствах. Мне совершенно незнакома эта плоская, невыразительная картина, изображающая неведомую мне девушку. Мне хочется встать и рассказать о настоящей Пиппе — о той Пиппе, которая могла быть тщеславной и эгоистичной и была погружена в романтические иллюзии; о той Пиппе, которая была в то же время и храброй, и решительной, и щедрой. Но если бы даже я сказала все это, все равно портрет оказался бы неполным. Невозможно знать кого бы то ни было до конца. И это и есть самое ужасное в мире, да, — то, что мы вынуждены принимать других на веру, надеясь, что и они точно так же примут нас. И просто чудо, что мы продолжаем жить в таком сомнительном равновесии. Но все же…
Викарий дочитывает последние благословения. И теперь только и остается, что передать все в руки могильщиков. Они поправляют шапки на головах и вонзают лопаты в грязь, закапывая девушку, которая была моей подругой. И все это время я ощущаю, как он наблюдает за мной из-за деревьев. Я оборачиваюсь посмотреть — и он действительно там, я замечаю краешек его черного плаща. Как только миссис Найтуинг подходит к Кроссам, чтобы высказать свои соболезнования, я ускользаю и подхожу к Картику, прячущемуся за большим мраморным серафимом.
— Мне очень жаль, — говорит он.
Это звучит просто и непосредственно, и без всей этой чепухи насчет Господа, избирающего юных для того, чтобы сделать их своими ангелами, и о том, что кто мы вообще такие, чтобы рассуждать о его неисповедимых путях. Дождь ровно колотит по моему зонту.
— Я позволила ей уйти, — запинаясь, говорю я, радуясь последней возможности исповедоваться вот так. — Наверное, я могла бы приложить больше усилий, чтобы ее остановить. Но я этого не сделала.
