Можете считать меня националистом, но немецкое было и в том, сколько Эмиль знал обо всем окружающем. То есть он очень плохо знал вообще всякую теорию, потому что почти ничего не читал и вообще был малообразован. Иногда мне кажется, что в глубине души Эмиль считал, что его удел – работать руками, и нечего таким, как он, заниматься не своими делами. Но зато он знал всех местных животных и их повадки, всех местных рыб в реках и озерах, все местные ветры, водоемы и леса – часто лучше русских и хакасов. Эмиль рассказал о здешней природе и окрестностях озера столько, что я только диву давался. И если предпочитал работу в огороде охоте и рыбной ловле, то не потому, что не умел, а была на то другая, очень немецкая причина – «в огороде за то же время больше наработаешь»… – не стесняясь объяснял Эмиль.
Работа в экспедиции у нас оказалась муторная, жрущая много времени, но куда как несложная: обмерять курганы и самые большие камни, делать фотографии, составлять планы, наносить курганы на карту. Все это – для составления охранных паспортов – вроде как бы охранять памятники. В маршруты мы уходили пешком, поднимались по склонам от озера и деревни. Свистел ветер в высокой сухой траве; ярко-синее небо с ярко-белыми облаками нависало беспредельное, прекрасное, и, глядя в него, нам становилось понятно, почему монголы поклонялись «вечному синему небу». А внизу, вдоль озера, к кузнице уже шагал Эмиль, махал рукой нам, ползущим по склону.
В ближайшем распадке над озером находилось несколько курганчиков. Специально ходить на них не стоило, и я стал обмерять их после перекуса на основных объектах, под вечер. Поработаю – и в деревню, еще далеко засветло все записать, занести в тетрадку, чтобы вечером с чистой совестью спешить к гостеприимно горящим огонькам дома Эмиля, к шашкам, ужину и пиву.
Вот как-то Эмиль и сказал:
– Андрей… А утром можно обмерять эти курганы?
– Конечно, можно, только так удобнее.
– По-моему, – сказал Эмиль серьезно, – лучше все-таки утром. Не надо тут ходить перед закатом.
– Именно перед закатом?
– Так говорят – перед закатом.
– А после заката? – спросил я не без иронии.
– Говорят, после заката можно.
Эмиль не брал на себя ответственности, рассказывая, сразу объяснял – это так в народе говорят, а я лично тут ни при чем. И я знал, что если начну приставать, тем более – вышучивать поверье, он просто замолчит, закроется и я не услышу от него ни единого слова. И только.
– Эмиль… А что происходит перед закатом?
– Говорят, хозяин долины не любит, когда по ней ходят в такое время.
– Кто говорит? Хакасы говорят?
– Не все хакасы… Ты понимаешь, кто.
Я понимал: это говорят или шаманы, или связанные с ними люди. Но работать на курганах перед закатом не оставил, тем более – осталось всего ничего, две курганные оградки не из крупных. Тратить целый день на них тоже как-то совершенно не хотелось…
Может быть, конечно, не будь этого разговора – я бы ничего и не заметил. Не могу исключить и такого, но думаю – не будь слов Эмиля, и было бы гораздо хуже… Потому что факт остается фактом – именно в этот день на меня напал хозяин долины. Я измерял рулеткой длину оградки – вколотил в землю колышек, натянул полотно рулетки и приготовился записывать. К кургану местность понижалась и продолжала понижаться, уходя в направлении озера. А удаляясь от озера, гряда сопок постепенно сближалась с другой такой же и замыкала долину. Прямо передо мной был склон большой сопки – голый, с жухлой высокой травой.
И вот тут вдруг по склону пошло… Я не могу объяснить, что именно пошло, потому что ОНО не имело ни формы, ни цвета. Что-то двигалось широкой полосой метра в полтора, совершенно беззвучно, но пригибая траву. Ветер? Может быть, но тогда почему трава гнулась метра четыре и переставала пригибаться? И почему ветер дул так странно – словно бы он скатывался со склона, бежал со всех ног, потом притормозил перед курганом, пошел (подул?) медленнее и стал огибать курган, делать крюк, заходя со стороны, в которой была вся остальная экспедиция.
Все, кроме меня, работали на основной группе курганов – километрах в трех по проселочной дороге. Меня отделял от ребят поросший березками перевал, которым кончалась долинка; пыльная серо-рыжая дорога вилась вдоль моих курганов, метрах в двухстах. Странный ветер медленно (для ветра) и куда быстрее человека прошел в эту сторону, почему-то совсем не поднял пыли на дороге и стал приближаться параллельно ей.
Бежать к остальным «экспедишникам»?! Никакая сила не заставила бы меня сейчас направиться туда, в сторону ЭТОГО… А ребята были как раз там.
ОНО остановилось… Ветер, да?! Трава-то так и осталась согнутой, прижатой чем-то, и притом на одном и том же месте. Этот удивительный «ветер» не дул, он стоял на месте и пригибал стебли травы, словно на них что-то лежало.
Я имел много случаев испытать себя и не считаю себя трусливым человеком. Наверное, поэтому я и не буду никому доказывать, что храбр. Я давно уже бросил рулетку и смотрел во все глаза на это чудо. В этот момент, когда ОНО стояло на месте, метрах в ста или чуть меньше от меня, я повернулся спиной и почти побежал прямо по неровной степи, забирая в сторону деревни. Я знал, что надо пройти километра два, местность переломится, и сразу же покажутся дома. Мне открылась неприятная особенность степи: в ней тебя видно издалека. До сих пор я совершенно не думал об этом. Степь была местом, где далеко видно во все стороны, это да… Но что в ней и меня тоже видно, это было до сих пор совсем не важно. А вот сейчас я ощущал очень остро: ярко-синее вечное небо, соломенно-рыжая степь, одинаковая во все стороны, и человеческая фигурка, не защищенная ничем, видная за много километров. Я бежал, ощущая себя очень маленьким, очень несоразмерным громадному небу, громадной степи, сине-стеклянной стене озера впереди, громадам сопок по обе стороны долинки.
Степь, оказывается, плоха еще и этим. В лесу все же имеешь дело с меньшими, с более соразмерными человеку вещами: с деревьями, промоинами или ручьями. Больших гор, далеких пространств или всего неба над горизонтом попросту никогда не видно. А в степи как-то ну очень видно все, с чем себя очень неприятно сравнивать.
ОНО возникло по правую руку, со скоростью поезда прошло параллельно моему бегу в нескольких метрах: догнало. Не было слышно ни звука, ничего не изменилось в мире. Так же кричал жаворонок в небе, так же горячо дышала степь, – ни дуновения ветерка, кроме ЭТОГО.
Острое чувство нереальности происходящего буквально пронзило меня, когда ОНО обогнало меня и опять остановилось в неподвижности, на этот раз гораздо ближе, от силы метрах в тридцати. Что делать?! Я тоже встал, изо всех сил вглядываясь в НЕЧТО. Но вглядываться было не во что – там не было ну совершенно ничего, кроме этой пригнутой травы.
