Отвечает он дрожащим голосом:
– Мертвым. Да, мэм, полагаю, что должен.
– Бедный мальчик, – в голосе нет сарказма, какой обязательно слышался бы в голосе убийцы, собравшегося обезглавить жертву, только забота.
Изумленный ее сочувствием, он даже думает, что в ней есть толика милосердия, пусть раньше он полагал, что охотники напрочь его лишены, и хватается за эту соломинку.
– Мэм, я честно признаю, что моя собака знает слишком много, учитывая, что мы с ней тесно связаны. Но она не умеет говорить и никому не сможет рассказать о том, что знает. Если уж так необходимо вырвать мои кости из тела и раздробить на мелкие кусочки, с этим, наверное, ничего не поделаешь, но я искренне верю, что убивать ее нет никакой нужды.
На лице женщины появляется то самое выражение, какое ему уже доводилось видеть на лунообразном лице Донеллы и заросшем жестким волосом лице Гэбби. Он полагает, что это озадаченность, даже недоумение, а может, стремление заглянуть за покров тайны.
– Сладенький, – шепчет она, – почему у меня такое ощущение, будто тебя ищут очень плохие люди?
Желтый Бок не улеглась на спину, а поднялась на все четыре лапы. Она улыбается женщине, хвост мотается из стороны в сторону, ей не терпится наладить более тесные отношения с новой знакомой.
– Нам бы уйти от лишних глаз, – шепчет ангел, определенно не приписанный к батальону смерти. – Туда, где нас никто не увидит. Пойдешь со мной?
– Пойду, – отвечает Кертис, потому что Желтый Бок не увидела в женщине ничего подозрительного.
Она ведет их к двери ближайшего «Флитвуд америкэн херитидж». Сорок пять футов в длину, двенадцать в высоту, восемь или девять в ширину, дом на колесах такой огромный и мощный, что, несмотря на веселенькую расцветку, бело-серебристо-розовый, может служить армейским передвижным бронированным командным пунктом.
На акриловых каблуках, золотоволосая, женщина напоминает Кертису Золушку, хотя эти сандалии определенно не хрустальные башмачки. Золушка, скорее всего, не носила бы и тореадорские штаны, во всяком случае, столь сильно обтягивающие ягодицы. И если бы у Золушки была такая большая грудь, она бы не выставляла ее напоказ, потому что жила в более скромный век. Но, если твоей крестной матери, которая еще и фея, хочется превратить тыкву в модный экипаж, чтобы доставить тебя на королевский бал, наверное, тебе захочется попросить ее не превращать мышек в лошадей, а волшебной палочкой трансформировать тыкву в новенький «Флитвуд америкэн херитидж», который куда круче, чем любая карета, запряженная заколдованными грызунами.
Как только открывается дверца, собака запрыгивает на ступеньки в дом на колесах, словно всегда здесь и жила. По предложению его хозяйки Кертис следует за Желтым Боком.
Дверь ведет в кабину. Широкий проход между креслами водителя и пассажира приводит в гостиную с удобными диванами, и Кертис слышит, как за его спиной захлопывается дверца.
Внезапно эта добрая сказка становится фильмом ужасов. По другую сторону гостиной, на камбузе, у раковины, Кертис видит человека, которого никак не ожидал там увидеть. Золушку.
В ужасе поворачивается к кабине, и… Золушка стоит и там, аккурат между водительским и пассажирским креслом, улыбающаяся и еще более красивая в ограниченном пространстве дома на колесах, чем на лугу под ярким солнцем.
Золушка у раковины абсолютно идентична первой Золушке. Те же шелковые медово-золотистые волосы, синие глаза, опал в пупке, длиннющие ноги в тореадорских штанах с низкой талией, сандалии с прозрачными акриловыми каблуками, лазурные ногти на пальцах ног.
Клоны.
О боже, клоны.
Клоны – это беда, и предрассудки тут ни при чем, потому что чаще всего клонов создают, чтобы творить зло, а не добро.
– Клоны, – бормочет Кертис.
Первая Золушка улыбается.
– Что ты говоришь, сладенький?
Вторая Золушка поворачивается, шагает к Кертису. Она тоже улыбается. А в руке держит большой нож.
Сидя в залитой флуоресцентным светом библиотеке с кирпичными стенами, но одновременно бродя по киберпространству с его бесконечными авеню электрических цепей и световых трубок, перемещаясь по этому миру на мягкой подушке электрического тока и микроволн, изучая виртуальные библиотеки, которые всегда открыты, всегда ярко освещены, роясь в горах безбумажных книг, Микки повсюду находила в этих дворцах технологической гениальности примитивную корысть и самый невежественный материализм.
Биоэтики отвергали существование объективных истин. Престон Мэддок писал: «Нет правильного и неправильного, морального и аморального поведения. Биоэтику волнует только эффективность, установление норм, которые обеспечат максимальные блага большинству людей».
Во-первых, эта эффективность подразумевает содействие в самоубийстве всем страждущим, кто рассматривает такой вариант, содействие в самоубийстве не только смертельно больным, не только больным-хроникам, но и тем, кого можно вылечить, если они иногда впадают в депрессию.
Фактически Престон и многие другие полагали, что людям, подверженным депрессии, нужно не просто содействовать в самоубийстве, но и «направлять на путь самоубийства», нацеливать их на самоуничтожение. В конце концов, в состоянии депрессии человек не может в полной мере наслаждаться жизнью. Даже если его депрессия снимается лекарственными препаратами, он все равно «ненормален», поскольку принимает лекарства, а потому не способен на полноценную жизнь.
Увеличение числа самоубийств, утверждали они, плюс для общества, потому что в хорошо налаженной системе здравоохранения органы самоубийц, которым помогли сделать этот шаг, должны использоваться для трансплантации. Микки прочитала работы многих биоэтиков, которые, захлебываясь от восторга, писали о резком сокращении дефицита органов для трансплантации, которое будет обеспечиваться программами контролируемых самоубийств. Их энтузиазм не оставлял ни малейшего сомнения в том, что они станут вести агрессивную политику увеличения числа самоубийц, если будут приняты законы, которые они так усиленно проталкивают.
Если мы просто мясо, если у нас нет души, то почему некоторые из нас не могут объединиться, чтобы уничтожать нас ради нашей же пользы? Ведь налицо немедленная выгода и никаких отрицательных последствий.
Микки отдернула правую руку от «мыши», левую – от клавиатуры. Для экономии электричества кондиционеры в библиотеке работали на минимальном режиме, поэтому температура воздуха в зале и на улице практически не отличалась, но из Интернета на Микки пахнуло Арктикой, словно некто, сидевший за компьютером в замке доктора Франкенштейна, каким-то образом нашел ее через киберпространство и теперь водил по спине виртуальным пальцем, более холодным, чем лед.
