Я встал на колени рядом с Джоном и подумал о том, как странно все поворачивается: после того, как я помог стольким узникам подняться и завершить свой путь, пришел час, когда помощь требуется мне. По крайней мере мне так казалось.
— О чем мы будем молиться, босс? — спросил Джон.
— О силе, — не задумываясь ответил я. Я закрыл глаза и сказал: — Господи, наш Боже, помоги нам, пожалуйста, завершить начатое и прими этого человека, Джона Коффи — как напиток, но пишется иначе, — в рай и даруй ему покой. Пожалуйста, помоги нам проводить его достойно, и пусть все будет, как надо. Аминь. — Я открыл глаза и посмотрел на Дина и Харри. Оба выглядели чуть лучше. Возможно, они смогли хоть пару раз вдохнуть. Я сомневаюсь, что это из-за моей молитвы.
Я начал подниматься, но Джон схватил меня за руку. Он посмотрел на меня одновременно застенчиво и с надеждой.
— Я вспомнил молитву, которой меня кто-то научил в детстве. Мне так кажется. Можно я прочту ее?
— Конечно, читай, Джон, — сказал Дин. — Еще много времени.
Джон закрыл глаза и нахмурился, вспоминая. Я ожидал услышать что-нибудь вроде «Упокой мою душу» или искаженного варианта «Отче наш», но не угадал. Никогда ни раньше, ни позже я не слышал того, что он произнес, хотя выражения не были какими-то необычными. Держа руки перед закрытыми глазами, Джон Коффи проговорил:
Боже кроткий, появись,
За сиротку помолись,
Пожалей в последний раз,
Будь со мною в смертный час.
Аминь.
Он открыл глаза, начал подниматься, а потом пристально посмотрел на меня.
Я вытер глаза о плечо. Слушая его, я вспомнил Дэла, он тоже в конце читал свою молитву: «Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешников, сейчас и в час нашей смерти».
— Извини, Джон.
— Ничего, — проговорил он. Затем сжал мое плечо и улыбнулся. И только лишь я подумал об этом, как он помог мне подняться.
Свидетелей собралось немного, всего человек четырнадцать, едва ли половина того, что присутствовала на казни Делакруа. Хомер Крибус, как обычно, восседал, развалясь на стуле, но помощника Макджи я не увидел. Как и начальник Мурс, он, видимо, решил пропустить эту казнь.
В первом ряду сидела пожилая пара, которую сначала я и не узнал, хотя встречал их фотографии во многих газетах еще до этого ноябрьского дня. Когда мы подошли к платформе, где ожидал Олд Спарки, женщина прошипела: «Умирай медленно, сукин сын!» и я понял, что это Деттерики: Клаус и Марджори. Я не узнал их потому, что редко можно встретить пожилых людей, едва перешагнувших свое тридцатилетие.
Джон ссутулился от звука женского голоса и возгласа одобрения шерифа Крибуса. Хэнк Биттерман, стоявший на страже перед немногочисленной группой зрителей, не спускал глаз с Клауса Деттерика. Таков был мой приказ, но Деттерик в ту ночь не сделал ни малейшего движения в сторону Джона. Казалось, он где-то на другой планете.
Брут, стоящий рядом с Олд Спарки, сделал мне незаметный знак пальцами, когда мы поднимались на платформу. Он взял Джона за руку и повел к электрическому стулу так осторожно, словно мальчик, ведущий свою девочку на танец на первом свидании.
— Все нормально, Джон? — спросил он тихо.
— Да, босс, но… — Его глаза бегали по сторонам, впервые и вид его, и голос были испуганными. — Здесь так много людей меня ненавидит. Так много. Я чувствую это. И мне больно, как от укусов пчелы. Больно.
— Тогда почувствуй, что ощущаем мы, — сказал Брут все так же тихо. — Мы тебя не ненавидим, ты же это чувствуешь?
— Да, босс. — Но его голос дрожал все сильнее, а из глаз снова потекли слезы.
— Убейте его два раза, ребята! — вдруг крикнула Марджори Деттерик. Ее резкий неприятный голос прозвучал, как пощечина. Джон съежился и застонал. — Давайте, убейте этого насильника и детоубийцу дважды, это будет то, что надо!
Клаус, все еще гладя отрешенно, прижал ее к плечу. Она зарыдала.
И в смятении я увидел, что Харри Тервиллиджер тоже плачет. Хорошо еще, что никто из зрителей не заметил его слез — он стоял спиной к ним. Но что мы могли сделать, кроме того, как закончить все поскорее?
Мы с Брутом повернули Джона, Брут нажал на его плечо, и Джон сел. Он сжал широкие дубовые подлокотники Олд Спарки, а глаза его все так же бегали по сторонам, он то и дело облизывал уголки рта.
Мы с Харри опустились на колени. За день до этого мы заказали одному из «старожилов» сварить временные, больших размеров застежки вокруг лодыжек, ведь лодыжки Джона Коффи были совсем не такие, как у обычных людей. И тем не менее я пережил ужасный момент, когда подумал, что они все равно окажутся малы и придется вести его назад в камеру, пока Сэм Бродерик, заведовавший в ту пору мастерской, не найдет или не изготовит больших. Я изо всех сил сжал застежку руками, и она наконец захлопнулась. Нога Джона дернулась, он охнул. Я прищемил ему кожу.
— Извини, Джон, — пробормотал я и посмотрел на Харри. Он защелкнул свою застежку легче (то ли она была чуть больше, то ли правая лодыжка Джона оказалась чуть тоньше), но глядел на нее с сомнением. Я понял, почему: у новых застежек был хищный вид: их челюсти напоминали пасти аллигаторов.
— Все будет нормально, — сказал я, надеясь, что мой тон убедителен… и я говорил правду. — Вытри лицо, Харри.
Он вытер лицо о плечо, стирая слезы со щек и капли пота со лба. Мы повернулись. Хомер Крибус, слишком громко разговаривавший с соседом (судя по галстуку и черному костюму, это был прокурор), замолк. Время неумолимо приближалось.
Брут закрепил одну руку Джона, Дин пристегнул другую. Через плечо Дина я увидел доктора, как всегда невозмутимого, он стоял, прислонившись к стене, черный чемоданчик под ногами. Теперь я понимаю, как они ведут такие дела, особенно с помощью капель, но тогда их приходилось заставлять. Возможно, в те далекие дни они лучше представляли, что соответствует врачебному долгу, а что является нарушением клятвы Гиппократа, в которой прежде всего говорилось: «Не навреди».
Дин кивнул Бруту. Брут повернул голову, словно хотел взглянуть на телефон, который никогда не звонил ради таких, как Джон Коффи, и скомандовал Джеку Ван Хэю:
— Включай на первую!
Раздался гул, как от старого холодильника, и свет загорелся чуть ярче. Наши тени стали четче — чернее силуэты, карабкающиеся по стене и склоняющиеся над тенью стула, как хищные птицы. Джон резко вдохнул. Суставы его побелели.
— Ему уже больно? — отрывисто воскликнула миссис Деттерик у плеча своего мужа. — Я надеюсь, это так! Надеюсь, ему уже очень больно! — Муж прижал ее к себе. Из одной ноздри у него, я видел, текла тоненькая струйка крови, оставляя красную дорожку к узко подстриженным усам. Когда на следующий год в марте я прочел в газете, что он умер от инсульта, я вовсе не удивился.
