Каранак сказал:
– Существуют глубоко укоренившиеся невероятно древние верования, что мужчина или женщина может принять форму зверя, змеи, птицы, даже насекомого. В старину в это верили повсюду, и сейчас еще повсюду некоторые в это верят: лисы–женщины и лисы–мужчины в Китае и Японии, люди–волки, люди–бобры и люди–птицы у наших собственных индейцев. Всегда считалось, что существует пограничная зона между миром сознания человека и животного – зона, в которой может быть изменена внешняя оболочка и человек может превратиться в животное или животное в человека.
Маклеод сказал:
– У египтян были основания наделять своих богов головами животных, птиц и насекомых. Почему они рисуют Кефера, Древнейшего Бога, с головой быка? Почему дают Анубису, Владыке Мертвых, голову шакала. Или Тору, богу мудрости, голову ибиса; Гору, божественному сыну Изиды и Осириса, голову ястреба? У Сета, бога зла, голова крокодила, а у богини Баст – кошки. Для этого была причина. Но о ней можно только догадываться.
Каранак сказал:
– Я думаю, в этой мысли о пограничной зоне что–то есть. В каждом человеке больше или меньше, но есть что–то от зверя, рептилии, птицы, насекомого. Я знавал мужчин, которые выглядели как крысы и у которых была крысиная душа. Я знавал женщин, принадлежавших к лошадиному семейству, и у них это проявлялось в голосе и внешности. Несомненно, существуют люди–птицы – с лицами орлов, ястребов, хищные. Люди–совы как будто в основном мужчины, а люди–корольки – женщины. Отчетливо выделяются типы волка и змеи. Предположим, у некоторых их звериная часть развита так сильно, что они могут миновать пограничную зону – становиться на время животным? Так можно объяснить оборотней, женщин–змей и все остальное. Что может быть проще?
Уинстон спросил:
– Неужели вы серьезно, Каранак?
Каранак рассмеялся.
– Наполовину. У меня был друг с невероятно острым ощущением этих звериных качеств в человеке. Он видел людей не как людей, а скорее как животных и птиц. Воспринимал звериное сознание, которое либо делит с человеческим трон, либо сидит выше или ниже его. Неприятный дар. Мой друг походил на врача с настолько развитым диагностическим чутьем, что он видит не мужчин и женщин, а их болезни. Обычно он мог контролировать эту свою способность. Но иногда, как он описывал, где–нибудь в подземке, или в автобусе, или в театре – или даже наедине с хорошенькой женщиной – все мгновенно покрывалось туманом, а когда туман рассеивался, он оказывался среди крыс и лис, волков и змей, кошек, тигров и птиц; все они одеты по–человечески, но больше ничего человеческого в них нет. Такая картина длилась всего мгновение – но это мгновение было весьма неприятным.
Уинстон недоверчиво спросил:
– Вы хотите сказать, что мышцы и скелет человека могут мгновенно превратиться в мышцы и скелет волка? Кожа отрастить шерсть? Или, если речь идет о людях–птицах, перья? Мгновенно отрастить крылья и специализированные мышцы для управления ими? Вырастить клыки… носы станут рылами…
Каранак улыбнулся.
– Нет, ничего подобного я не предполагаю. Я предполагаю, что звериная часть этой двойной природы человека может растворить человеческую часть до такой степени, что восприимчивый наблюдатель это заметит. Как мой друг, особую чувствительность которого я описал.
Уинстон в насмешливом восхищении поднял руки.
– Наконец современная наука объяснила легенду о Цирцее! Волшебница Цирцея давала людям напиток, который превращал их в животных. Ее напиток усиливал животную часть души, так что человеческая внешность больше не воспринималась глазами и мозгом тех, кто на них смотрел. Согласен с вами, Каранак: что может быть проще? Но слово это я употребляю не в том значении, что вы.
Каранак, улыбаясь, ответил:
– А почему бы нет? Различные напитки и обряды обычно сопровождают переход от одной формы к другой. Я видел напитки и наркотики, которые могли без всякого волшебства сделать с человеком почти то же самое.
Уинстон горячо начал:
– Но…
Его прервал Хьюитт.
– Не заткнется ли противная сторона и не даст ли возможность заслушать еще одного свидетеля? Каранак, я вам признателен. Вы придали мне храбрости, и я расскажу то, что никогда бы не рассказал, если бы не ваши слова. Не знаю, правы вы или нет, но… вы сбросили у меня с плеч злого духа, который уже несколько месяцев как оседлал меня! Это произошло за четыре месяца до того, как я уехал из Абиссинии. Я возвращался в Аддис–Абебу. Со своими носильщиками пробирался через западные джунгли. Мы пришли к деревне и остановились лагерем. Вечером ко мне пришел мой десятник. Он очень нервничал. Попросил, чтобы на рассвете мы ушли. Я хотел день–два передохнуть и спросил его о причине. Он ответил, что в деревне живет жрец, это великий колдун, по ночам он превращается в гиену и отправляется на охоту. За человеческим мясом, прошептал десятник. Жители деревни в безопасности, потому что он их защищает. Но остальные нет. А следующая ночь – первая ночь полнолуния. Люди испуганы. Согласен ли я выступить на рассвете?
– Я не рассмеялся. Высмеивание верований дикарей ничего не даст. Я серьезно выслушал его и заверил, что мое волшебство сильнее волшебства колдуна. Он не был удовлетворен, но замолчал. На следующий день я отправился на поиски жреца. Найдя его, я понял, как ему удалось распространить эту историю и заставить туземцев поверить в нее. Если человек когда–нибудь походил на гиену, то это был он. К тому же на плечах у него была шкура огромной гиены, я таких больших не видел, и ее голова скалилась на вас над его головой. Трудно было разделить зубы его и гиены. Я подозреваю, что он подпилил свои зубы, чтобы они походили на клыки гиены. И пахло от него гиеной. Даже сейчас от воспоминаний об этом запахе и меня внутри все переворачивается. Конечно, это шкура – так я тогда подумал.
– Ну, я присел перед ним, и мы некоторое время смотрели друг на друга. Он молчал, и чем больше я на него смотрел, тем меньше он казался мне человеком и больше тем зверем, шкуру которого носил на плечах. Мне это не понравилось – откровенно говорю, не понравилось. Что–то забиралось под кожу. Я должен был сдаться первым. Поэтому я встал и похлопал по ружью. И сказал: «Я не люблю гиен. Ты меня понял?» И снова похлопал по ружью. Если он собирается проделать какой–нибудь фокус, который еще больше напугает моих людей, я хотел задушить это в зародыше. Он ничего не ответил, просто продолжал смотреть на меня. Я ушел.
– Весь день мои люди нервничали, а к вечеру стали нервничать еще больше. Я заметил, что не было обычной веселой суматохи в сумерках, которая характеризует туземные деревни. Жители рано разошлись по своим хижинам. Наш лагерь располагался на поляне сразу перед частоколом. Носильщики собрались вокруг костров. Я сидел на груде ящиков, откуда мог видеть всю поляну. На коленях я держал ружье, другое стояло рядом. То ли страх полз от моих людей, как испарение, то ли это было внушение жреца о превращении человека в зверя, пока я сидел перед ним, не знаю, но факт остается фактом: я чувствовал себя не в себе. Десятник сидел рядом со мной с длинным ножом в руке.
