замигала лампочка. Неужели зажевал?
В панике я принялся ковыряться в узком отверстии, пытаясь извлечь злополучную «беременную кассету», но та крепко сидела, точно насаженная на что-то. От отчаяния я едва не зарыдал. Сбегав на кухню за ножом, я продолжил, сам не зная, что страшнее: если отец узнает, что я брал кассету, или если меня ударит током.
Раздавшаяся за спиной трель домофона едва не заставила меня поседеть. Лишь запоздало я подумал, что родители не стали бы названивать в домофон, у них есть свои ключи, а значит, вернулся Мишка.
Он влетел в квартиру, подобно урагану, с каким-то пластмассовым гремящим ящиком.
– Ну что, пошли?
– Я кассету достать не могу! – едва сдерживая слезы пожаловался я.
– Эх ты, тютя! – крякнул Горлов, подошел к видику и выдернул из розетки шнур питания. Подождал с важным видом и засунул снова. Видеомагнитофон тут же презрительно выплюнул кассету. – Учись, пока я жив!
С помощью Мишки добравшись до антресолей, я запихнул кассету за какие-то пыльные стопки исписанных общих тетрадей.
– Все, побежали, пока твои не вернулись! Одевайся!
– У меня нет зимних сапог, – вдруг осознал я и поделился этим открытием с Горловым. Обувь и одежда, бывшие на мне в день, когда я ушел под лед, то ли утонули, то ли оказалась испорченными, а новых мне за ненадобностью – выходить-то все равно нельзя – так и не купили.
– Надевай мои! – благородно предложил Мишка. – Размер должен подойти.
– А ты как?
– Нормально. Тебе ж болеть нельзя!
«Дутые» сапоги действительно сели как влитые, а Мишка, наоборот, намучился с моими ссохшимися в обувнице кроссовками. Еле-еле он втиснул носки, а пятки – одна с дыркой – так и остались свисать наружу. Вместо зимнего пуховика пришлось надеть друг на друга три свитера и накрыть все это сверху оранжевой ветровкой, отчего я сделался похожим на апельсин на ножках.
– Пойдет! – одобрительно кивнул Горлов. – Айда!
Чавкала слякотью тропинка под ногами. Я видел, как Мишка старательно огибает лужи, но было заметно, что кроссовки уже мокрые насквозь. Держась за стены, мы преодолели покатую черную от грязи наледь, что наморозило в проходе между домами. Там я едва не ухнул носом прямо в дохлую кошку – животное лежало взбухшими внутренностями напоказ, а среди них мельтешили бесчисленные опарыши, напоминая белый шум. Желудок опять сжался в спазме.
В гаражный кооператив решили идти не через главный вход – там нас мог заметить сторож, – а через дырку в заборе. Где-то вдалеке лаяла собака, но мы с Мишкой знали, что Лайда – безобидное брехло, а вот Абхаз, здоровенный сторожевой кобель, вполне мог бы стать препятствием, но совсем недавно он бесследно исчез. Мишка утверждал, что его съели бомжи.
Свежевыкрашенный отцовский гараж вздымался над нами мрачной крепостью, серой громадой. Зеленел обрезок бутылки из-под «Спрайта», накрывавший замок.
– Так, гляди! – Горлов открыл пластиковый ящик, внутри оказались инструменты. Подобрав два более-менее близких по размеру гаечных ключа, один он сунул мне в руку. – Берем, упираем с двух сторон и тянем в стороны, как рычаг, понял?
– Понял.
Воткнув под дужку замка по ключу, мы принялись тащить, каждый в свою сторону. Шло очень туго, от холодного железа пальцы тут же потеряли чувствительность. Замок издевательски ухмылялся изогнутой надписью «Бастион» на корпусе. Вдобавок я откровенно трусил: что, если нас заметят другие гаражники? Объясняй потом, что не воры.
– Сильнее тяни! – кряхтел Мишка.
– Да тяну я!
– Еще сильнее!
Вдруг что-то звякнуло, отлетел кусок дужки, и я повалился вместе с гаечным ключом в слякоть. Тут же насквозь промокла спина.
– Йес-с-с! – обрадовался Горлов. – Ну, милости прошу!
Со скрипом отворилась дверь гаража, изнутри дохнуло смрадом застарелых нечистот и чего-то гнилого, мы оба зажали носы.
– Ты первый! – прогнусавил Мишка сквозь варежку.
– А чего это я? Иди ты!
– Твой гараж! – подтолкнул он меня.
Набрав морозного воздуха в легкие, я шагнул в узкую щель между створками. Внутри было темно и, странным образом, очень тепло, отчего я весь взмок в своих свитерах. Где-то впереди зазвенели цепи, заставив меня застыть на месте.
– Ну, что там? – прошипел Мишка. Ткнулся сбоку, протискиваясь внутрь.
– Темно… – еле слышно, одними губами произнес я.
– Ща… – Послышался щелчок, и желтый луч фонарика скользнул по грязным матрасам, заваленному тетрадями верстаку, осветил видеокамеру на штативе – видимо, ту самую, при помощи которой снимали видео, – и, едва зацепив чьи-то стопы, тут же метнулся прочь.
– …твою мать! – выругался Мишка.
Немедленно раздалось натужное мычание, словно кто-то пытался кричать сквозь кляп. Вновь луч фонарика несмело пополз вверх – показались грязные, в какой-то налипшей дряни, стопы; бедро с отвратительным влажным кратером; свет стыдливо мазнул по темному треугольнику волос, устремился выше – на странную крышку от кастрюли посреди живота. Подняв, наконец, фонарик выше, Мишка вновь выматерился, а я вскрикнул – лицо женщины было искалечено. Единственный глаз дико оглядывал нас, место второго занимала какая-то затычка, будто винная пробка. Весь лоб опоясывала линия отверстий, точно перфорация на отрывных календарях. Пленница мычала и дергалась в цепях, явно пытаясь высвободиться.
Первым взял себя в руки Горлов.
– Сейчас мы вас освободим! – сказал он твердо, уверенно, точно какой-нибудь пожарный или спасатель, после чего скомандовал: – Неси гвоздодер и плоскогубцы!
С облегчением я выбежал на улицу и принялся дрожащими руками вынимать из плотных пазов инструменты. Происходящее никак не укладывалось в голове. Там, на кассете, это можно было принять за монтаж, за какой-нибудь розыгрыш, но здесь кошмар обернулся объективной реальностью, с которой мне еще лишь предстояло смириться.
Первым делом мы взялись за ноги. Вернее, Мишка принялся вынимать гвоздодером железки, вбитые в стопы пленницы, а я просто смотрел, не в силах пошевелиться. Каждый раз, когда у Мишки срывался инструмент, несчастная тихонько вскрикивала и дергалась на цепях.
– Есть один! – Довольный Горлов продемонстрировал мне окровавленный гвоздь. Следом с немалым трудом, расшатав, он выкорчевал и второй. – Так, сейчас займемся руками.
Тут все оказалось сложнее: никто из нас не доставал до цепи, пришлось подвинуть верстак. Тот неохотно полз по бетонному полу с чудовищным скрипом. Вцепившись плоскогубцами в одно из звеньев, мы по очереди плющили и крутили его, надеясь разогнуть. За дверью темнело, и я понимал, что родители уже скоро придут с работы.
– Ща все будет! – невозмутимо успокаивал пленницу Горлов. – Ща!
Настала очередь Мишки. Он вновь залез на верстак и принялся тянуть плоскогубцами то вниз, то влево, а я стоял внизу и ждал, пока ноющие от непривычной работы руки хоть немного отдохнут. Не знаю, что тогда было в моей голове. Наверное, я просто хотел убедиться, что не сошел с ума. Взгляд мой зафиксировался на круглой крышке посреди живота пленницы. Пальцы сами потянулись к ручке, несмотря на испуганное мычание несчастной женщины. Крутанув, я направил фонарик в открывшийся мне темный тоннель, который никак не мог уместиться в человеческом
