Линда тоже съела несколько кусочков сыра и запила их водой. Когда с завтраком было покончено, Анна подошла к ее кровати. В ногах сидел Лайан и задумчиво жевал кусок пирога.
— Можно с ней поговорить?
Он посмотрел на нее и встал.
— Конечно. Садись.
Он отошел к Чарли.
За все утро Линда едва произнесла пару слов. Когда с ней разговаривали, она обходилась лишь вялыми жестами — кивала и качала головой. Анна села на кровать.
— Привет.
Линда медленно опустила веки и снова открыла глаза — «привет».
— Как ты себя чувствуешь?
Жест повторился.
Анна замолчала, не зная, что говорить.
— Ты Анна, — сказала вдруг Линда. Она произнесла это очень тихо, почти шепотом. Краем глаза Анна заметила, как Лайан и Чарли (да и Гораций тоже) подались вперед, чтобы расслышать то, что она говорит.
Анна кивнула.
— Да. Ты прятала меня в магазине. Помнишь?
Линда улыбнулась.
— Да.
— Ты заставила меня переодеться в свою одежду.
— Да.
Линда дотронулась до ее рукава.
— Моя, — сказала она.
— Точно.
— Тебе хорошо.
— Я потом верну. Как только доберусь до своих вещей.
Линда покачала головой.
— Не надо.
— Это тебе.
Анна сняла свою бейсболку и надела ее на голову Линды, повернув козырек немного в сторону. Получилось забавно. Анна хихикнула.
— Ты выглядишь, как девчонка.
— Зеркало, — попросила Линда.
За спиной Анны упал стул, и все вздрогнули. Лайан покраснел и поставил его на место. Быстрым шагом, почти бегом, он бросился в ванную и вернулся оттуда с небольшим зеркалом, висевшим над раковиной. Анна взяла его и поднесла к Линде.
Та долго смотрела на свое отражение и молчала. Анна с трудом сдерживала слезы. Ей легко было представить, что она сейчас чувствует; и смотрит она вовсе не на бейсболку, а на то, что осталось от нее самой, на то, что сделала с ней пустошь. «Контраст должен быть ужасным».
Губы Линды подрагивали. Наконец она отвернулась и посмотрела на Анну.
— Смешно.
— Она твоя.
Линда тихонько сжала ее руку. Ладонь была сухой и теплой.
— Спасибо. Где Майкл?
Улыбка на лице Анны застыла и медленно растворилась. Она поставила зеркало рядом с кроватью и в свою очередь накрыла ладонь Линды своей.
— Он остался там.
Лайан закрыл рукой лицо. Гораций покачал головой. Линда смотрела спокойно и ничего не говорила, только по щекам ее потекли слезы. Она плакал беззвучно, глядя на Анну блестящими глазами, и у той разрывалось сердце. Линда была беззащитна, как маленький ребенок, наверное, не стоило ей такого говорить; но обманывать ее — нет, это было еще хуже. Анна наклонилась к ней и обняла.
— Не плачь, — прошептала она и стала гладить Линду по волосам. — Он нас спас. Меня, вас с Горацием, Чарли и твоего папу. Он спас всех. И мы будем любить его. Всегда. Правда?
Линда кивнула.
Они посидели так несколько минут, пока Линда не отстранилась.
— Там есть апельсиновый сок? — спросила она.
Лайан направился к столу.
До полудня их никто не тревожил. Линда разговаривала с Анной о всякой ерунде, и пусть она говорила односложно, голос ее звучал тихо, а паузы между словами были слишком долгими — она говорила. Лайан сидел в стороне и смотрел на них, как на чудо — он был готов молиться на Анну. Ей удалось вернуть его дочь к жизни, разбудить от кошмарного сна, в котором она пребывала, и теперь все будет хорошо. Нужно только дать ей время.
Потом Линда заснула, и Лайан снова занял свое место у нее в ногах. Анна и Гораций взяли стулья и уселись рядом с Чарли. Они чувствовали, что надо поговорить… но разговор не шел. Они сидели, стараясь не смотреть друг на друга, и молчали.
— Странно, — сказала, наконец, Анна. — Я думала, что буду трещать, как сорока, а слов нет.
Гораций кивнул.
— Может быть, потом, когда все уляжется.
— Может быть.
Они так и сидели, разглядывая свои руки и пустые желтые стены, когда дверь палаты открылась, и на пороге возник чернокожий мужчина в военной форме. В руках он держал тонкий кейс.
— Прошу прощения, — тихо сказал он. — Я майор Джеймс Фришер.
Он посмотрел на Анну.
— Мисс Билингз, могу я с вами поговорить?
Она встала.
— Конечно.
Фришер проводил ее в небольшой зал, практически все свободное пространство которого занимал длинный стол. Не смотря на ясный день, в помещении горел свет: оба окна были прикрыты шторами. Он указал на один из стульев.
— Садитесь.
Анна села. Майор положил на стол свой кейс, достал оттуда маленький цифровой диктофон и блокнот. Диктофон показался Анне похожим на рацию. «Наверное, теперь все такие штуки будут напоминать мне рацию», — подумала она. — «От этого никуда не денешься». Фришер сел, положил перед собой руки и сплел пальцы.
— Мисс Билингз, я хочу поговорить о том, что произошло с вами в пустоши, — сказал он. — Вы очень поможете мне, если согласитесь ответить на мои вопросы.
Анна кивнула.
— Конечно. Но у меня есть два условия.
— Я слушаю.
— Во-первых, после того, как я отвечу на ваши вопросы, я хочу, чтобы и вы ответили на мои.
— Принимается.
— Во-вторых, у меня в городе сестра. Я хотела бы увидеться с ней.
Фришер кивнул.
— Это не трудно. После того, как наша беседа закончится, кто-нибудь из моих людей отвезет вас.
— Хорошо. В таком случае, я готова. Спрашивайте.
Фришер нажал на кнопку своего диктофона. Загорелся красный огонек.
— Мисс Билингз, расскажите мне, что произошло после того, как вы и Майкл Хоуп пересекли линию в Санта Розита.
— Анна. Называйте меня Анна. После того, что я вам скажу, мы станем ближе, чем брат и сестра.
Она улыбнулась.
— Фигурально.
— В таком случае, я — Джеймс.
— Принято. Итак…
Рассказ Анны занял два часа. Фришер слушал ее молча, иногда делая пометки в своем блокноте. Он не перебивал ее, предоставляя возможность вести рассказ так, как она сочтет нужным. Только один раз он попросил ее остановиться, чтобы сменить какую-то штуку в своем диктофоне. Анна незаметно наблюдала за ним. У майора было выразительное, подвижное лицо, не способное по настоящему скрыть эмоции. Она видела, что ее рассказ трогает Фришера, и это ей нравилось. Анне показалось, что он действительно хочет понять, а для этого мало было просто собрать факты и записать показания — нужно было почувствовать. Незаметно история в ее устах стала приобретать все больший драматизм. Сначала Анна хотела ограничиться лишь пересказом событий, не заостряя внимания на своих переживаниях, но как-то само собой получилось, что ее рассказ стал все больше напоминать исповедь. Она рассказала этому человеку все, зная, что уже никогда не повторит это. Когда она закончила, в зале повисло молчание.
