Джоанн Харрис - Страхослов

Грег вернулся с попкорном.

– Все у них есть, нужно только попросить, – заявил он. – Хочешь?

Сьюзан массировала лоб, мечтая, чтобы головная боль скорее прошла.

Свет приглушили. Сейчас, сейчас, сейчас начнется представление. Заиграла музыка – та же мелодия, которую Грег напевал в машине. Он принялся подпевать, но Сьюзан ущипнула его, и он заткнулся.

На манеж вышел клоун.

Это был Флик. Сьюзан сама не знала, чего ожидала. Труп, наверное – да, труп, почему нет? Его лицо сгниет, после смерти люди не становятся краше, верно? Потому что ты не перестаешь стареть. Ты все стареешь, и стареешь, и стареешь, и стареешь. И все это продолжается, продолжается, продолжается. Черви и кровь, конечно, много крови. И Сьюзан была не против. Она поняла, что была бы не против увидеть подобное. Ей хотелось бы этого, потому что тогда все вскроется, что она наделала, что она могла наделать, этот особый талант, о котором она никогда не мечтала, вот только это не дар, это проклятие, ну конечно же, это проклятие. И весь мир увидит мертвого клоуна – Грег и Рут увидят мертвого клоуна, и тогда наконец-то они поймут, какая она особенная. Ей не придется терпеть осуждение клоуна в одиночку, и как бы он ни поступил, простит ли он ее или вознамерится отомстить, по крайней мере, все закончится.

Поэтому она была так разочарована, когда клоун на манеже оказался вовсе не тем, кого она убила. Он был худощавее и ниже ростом. И лицо у него было не таким выразительным, одутловатое, скучное лицо. Даже его улыбка была не такой широкой. И он явно был жив – Сьюзан чуть не вскочила со своего места в гневе, чуть не крикнула, мол, он самозванец!

Этот Флик был сыном прежнего. Тот самый десятилетний мальчик, которого она оставила сиротой много лет назад. Теперь он вырос и обзавелся собственным цирком.

Он смущенно помахал зрителям рукой.

– Я так рад видеть вас сегодня, ха! Смельчаков, не испугавшихся ужасной погоды! Мы приготовили для вас интереснейшее представление! Я Клоун Флик. А это – позвольте вам представить! – мой сын, еще один Клоун Флик!

«Целая, черт побери, династия», – подумала Сьюзан и даже рассмеялась. От смеха голова заболела сильнее, будто в череп ей забили гвоздь.

Она взглянула на другой конец манежа, ожидая увидеть еще одного десятилетнего клоуна. Но Флик подошел к серебристому сундуку, стоявшему на подставке, нарочито резким жестом поднял крышку и достал изнутри деревянную куклу.

Кукла до ужаса походила на Флика. Не только из-за белого лица, красных губ, клоунского носа. И не только из-за в точности такого же наряда конферансье.

– Это мой сын, – обратился клоун к полупустому зрительному залу. – Пожалуйста, не обижайте его.

Флика нельзя было назвать хорошим чревовещателем. Он даже не прятал рот, когда кукла «говорила».

– Итак, Малыш Флик, ты готов к сегодняшнему представлению?

– Да, папа Флик, но я надеюсь, оно будет лучше предыдущего.

– Ну конечно, будет, Малыш Флик, главное, чтобы мальчики и девочки в зале аплодировали нам! Мы лучший цирк в городе!

И Малыш Флик отвернулся, посмотрел прямо на зрителей и сказал:

– Чушь!

Выступление клоуна очень напоминало представление его отца. Сьюзан даже показалось, что она узнает некоторые шутки. Но были и весьма немаловажные отличия. Во-первых, манера выступать. Этот Флик, казалось, совсем не был уверен в себе: если его отец строил свое представление на бесконечных оскорбительных и самовлюбленных тирадах, то его сын запинался, смущался и выставлял себя на посмешище. Иногда он говорил так тихо, что его слова невозможно было разобрать за стуком дождя по брезенту шатра. «Говори погромче!» – крикнул какой-то мужчина в толпе, и вот тогда уже все рассмеялись. Флик, как и его отец, принялся оскорблять силача, говоря, что это беглый заключенный, и акробата, называя того пьяницей. Но при этом он нервно косился за кулисы, словно опасаясь, что силач или акробат выйдут на манеж и побьют его.

Во-вторых, на этот раз цирковые номера действительно оставляли желать лучшего. Если обидные комментарии прежнего Флика и вызывали смех, то лишь постольку, поскольку он указывал на несуществующие недостатки. Гимнастка завершила свой номер и удалилась за кулисы под жидкие аплодисменты.

– Я знаю, что эквилибристика не очень впечатляет, когда веревка натянута в трех футах над манежем, но для нее требуется не меньшее мастерство, чем для выступления под самым куполом цирка! – сказал Флик.

Его куклу эти слова не очень-то убедили, и Сьюзан была склонна с ней согласиться.

Но больше всего ее ужаснуло то, что этот клоун повторял выступление своего отца, то самое выступление, в конце которого лицо Флика-старшего залила кровь, он завопил и умер. Этот человек воспроизводил последние минуты из жизни своего отца, выдавая их за шутку!

На мгновение Сьюзан даже пожалела Флика, но затем зависть сменилась презрением.

– Неужели тебе ничего не нравится, Малыш Флик? – спросил у сына бедный клоун. – Может быть, хоть какое-то представление тебя порадует?

И кукла пропищала:

– Может быть, ты попробуешь?

– Я? – ответил самому себе клоун, изображая то же притворное изумление, что и его отец когда-то. – Но почему ты считаешь, что я выступлю лучше?

«Вот именно», – подумала Сьюзан.

Голова раскалывалась, во рту пересохло. Тошнота все усиливалась. И вдруг все прошло. Тошнота отступила, во рту накопилась слюна. Сьюзан облизнула губы.

Боль в голове точно усохла, сократилась до маленькой горошинки прямо за переносицей.

Флик достал несколько мячиков, собираясь жонглировать.

– Ну что, я попытаюсь? – спросил он у толпы.

– Да! – ответила кукла.

Сьюзан смотрела на него. Боль была все такой же сильной, но теперь она сосредоточилась в одном месте, и Сьюзан было знакомо это чувство, оно было ей знакомо. Пульсирующая боль за переносицей словно пыталась передать ей сообщение: «Эй, помнишь меня?» И Сьюзан контролировала это. Что-то внутри нее пробудилось, могло высвободиться.

Она не могла отвести от клоуна глаз. И он остановился. Задрожал.

Сьюзан подхватилась на ноги.

– Простите, – сказала она, ни к кому в особенности не обращаясь. – Простите, мне нужно выйти.

Она все еще смотрела на клоуна, почему она не могла отвернуться?

Рут схватила ее за руку.

– Отпусти, – прошептала Сьюзан.

– Доверься мне, – откликнулась Рут.

И теперь уже было слишком поздно, Сьюзан больше не могла сдерживаться, боль тонкой иглой пробивалась из ее головы.