Еще в одном сканирующем исследовании матерям было предложено посмотреть на фотографии их собственных и чужих младенцев: Лейн Стретхерн из медицинского колледжа Бейлор проверял реакцию женщин на счастливые и печальные лица малышей. Если женщина рассматривала фотографию собственного ребенка, а особенно такую, где он улыбался, активность структур, входящих в систему вознаграждения, значительно повышалась. Вид счастливого младенца приносит матери большое удовлетворение. А его можно сделать счастливым, обнимая, гладя, кормя и заботясь о нем. Конечно, никакая мать не захочет поверить, что она заботится о ребенке, потому что ее подкупили, но именно это и сделал ее мозг.
Пока у матери формируется привязанность, основанная на сигналах, поступающих от ребенка, у ребенка тоже накапливаются ценные сведения, причем не только о матери, но и об окружающем мире. Характер этой информации зависит от поведения матери или человека, который заботится о ребенке. От него в свою очередь зависит, сформируется у младенца привязанность или не сформируется. Ребенок пытается влиять на материнскую систему поощрения ради молока, тепла и покоя, а также ради укрепления связи. Если все идет как надо, он тоже получает поощрение в виде тепла материнского тела, вкусного молока и успокаивающих звуков голоса матери.
Поощрение от связи с матерью крайне важно для младенца, и, пожалуй, самый яркий эксперимент, доказавший это, был проведен в 2001 году британским ученым Китом Кендриком и его коллегами. Новорожденных ягнят отдали на воспитание козам, а новорожденных козлят – овцам. (Мы объясним, почему овцы приняли козлят, в следующей главе.) Младенцы привязались к своим приемным матерям. Они росли в смешанной группе животных (могли общаться и с козами, и с овцами), но в играх и в уходе за собой их поведение было подобно поведению приемных матерей: козлята вели себя как овцы, и наоборот. Когда приемные детеныши достигли половозрелости, козлы предпочитали спариваться с овцами, а бараны – с козами, козы – с баранами, а овцы – с козлами. Сумасшедший дом, что и говорить. Даже спустя три года, прожитых вместе с особями своего вида, усыновленные самцы все равно предпочитали спариваться с самками того вида, к которому принадлежали их приемные матери. Удочеренные самки оказались более гибкими: через три года они начали спариваться с самцами своего вида. Как видим, связь с матерью определила будущую сексуальную мотивацию и половое поведение младенцев через систему поощрения: козы стали фетишистами овец, овцы – фетишистами коз.
Наверняка кто-то возразит, что люди всё же отличаются от животных – мы заботимся о своих детях не только потому, что слепо зависим от нейросигнальных пептидов вроде окситоцина: мы знаем, что должны о них заботиться, что это нужно делать, что это правильно. Можно еще добавить, что исследования с помощью фМРТ не дают окончательного ответа, а получить его в лабораторных экспериментах невозможно, поскольку опыты на людях неэтичны. Это правда. Однако историю Марии и других усыновленных румынских сирот можно рассматривать как жестокий и непреднамеренный эксперимент на людях, который не только наглядно демонстрирует, что происходит с ребенком, лишенным материнской заботы, но и доказывает, как важны сигналы, поступающие в нейронные цепи, о которых мы только что рассказали.
Ослабление связи
„Если дует ветер, никто не мешает дереву раскачиваться, но если человеческая душа требовала движения, ее жестко подавляли сверху“, – писал Сол Беллоу о Румынии времен Чаушеску в своем романе „Декабрь декана“. В первые два года жизни у Марии не было возможности сформировать какие бы то ни было естественные привязанности. Спустя двадцать лет, на протяжении которых к ней относились с любовью, несмотря на помощь психиатров, специальные школы и программы развития, последствия того времени, когда ей недоставало чувственного восприятия близкого человека, продолжают сохраняться.
Первое время после переезда в Пенсильванию Мария боялась практически всего. Красная лампа наверху радиовышки по соседству пугала ее так, что она не могла заснуть. Мычание коров заставляло ее кричать от страха. Когда пришла пора стричь волосы, Мария отказалась садиться в парикмахерское кресло. Многие дети робеют, оказавшись у парикмахера в первый раз. Но в отличие от большинства детей Мария продолжала бояться его и позже. Ее так трясло, что парикмахер в конце концов решил просто подровнять волосы ножницами. Этот прием срабатывал до тех пор, пока другой парикмахер не включил электрическую машинку. Мария с криком выпрыгнула из кресла.
Мария отправляется с Брайаном на короткую автомобильную прогулку, и поначалу она кажется спокойной и расслабленной. Но на обратном пути, подъезжая к дому Маршаллов, Брайан предлагает:
– Давай проедем чуть дальше?
– Вот наша дорожка! – с тревогой произносит Мария.
– Я вижу, но давай посмотрим на соседние фермы.
– Ты проехал мимо нашей дорожки!
Через полмили Мария говорит:
– Думаю, нам лучше вернуться.
Брайан сворачивает на дорожку соседей.
– Им это не понравится, – беспокоится Мария.
Как только Брайан выезжает обратно на шоссе, она торопит его:
– Думаю, нам пора ехать.
Помимо всего прочего, Марии поставили диагноз „навязчивый невроз“. За неделю до нашего визита, отправляясь в четырехдневный поход, она решила взять с собой двадцать две пары нижнего белья. „Она сказала, что не знает, зачем ей столько, – вспоминает Джинни, – но беспокоилась об этом всю неделю“. У нее до сих пор множество страхов. Ее пугают электрические шнуры. Все, что связано с медициной – больничные кровати, стетоскопы, – способно вызвать панику.
Мы регулярно навещали Марию. Раз в неделю она работала на фермерском рынке Херши, в магазине и в пекарне. Она мыла полы на кухне и посуду. Брайан спрашивает, чем бы ей хотелось заниматься в будущем, и она отвечает:
– Я никогда не думаю о будущем. Оно меня беспокоит и сводит с ума.
– Твое будущее?
– Да. Мое будущее.
– Что именно тебя беспокоит?
– То, что они уходят. Когда она [Джинни] куда-то уходит, меня это беспокоит. Неизвестно, что может произойти.
Франсез Чампейн знает, почему у Марии проявляется такой тип крайней тревожности, поскольку очень много времени посвятила изучению тревожности у крыс. Крысы сами по себе довольно тревожные создания, но некоторые особи беспокойнее остальных. Чампейн начала исследовать тревожность у крыс, потому что ей была нужна работа. Студентка магистратуры в университете Макгилла, Чампейн изучала психологию и работала над проектом о существовании взаимосвязи между осложнениями при беременности, стрессом матери и последующим диагнозом шизофрении у детей. Потом у исследователей кончились деньги, и Чампейн подключилась к знаменитой нейробиологической программе университета, получая зарплату за ведение протокола наблюдений о колонии грызунов.
„Они изучали долговременные последствия влияния материнской заботы на развитие потомства, – вспоминает Чампейн. – Я наблюдала за тем, как крысы общаются со своими детенышами“. Вскоре она заметила, что у разных крыс своя манера заботиться о потомстве. Ей стало любопытно, почему одна крыса ведет себя со своими детьми так, а другая – иначе, хотя принадлежит к тому же биологическому виду. Поскольку Чампейн отвечала за архив записей, она могла сравнить поведение крыс разных поколений в одних и тех же генетических линиях. Изучив линии матерей, она с удивлением обнаружила, что особенности поведения матерей проявлялись у дочерей, а когда дочери приносили потомство, те же признаки проявлялись в поведении их потомков женского пола. „Оно сохраняется во времени. Меня это поражает до сих пор: если у какой-то особи есть вариация в поведении, она передает ее своему потомству“. Как этот факт объяснит большинство из нас? Мы скажем: дочери учились вести себя определенным образом, наблюдая за своей матерью, а когда выросли, стали вести себя так же со своими детьми. В этом духе мы рассуждаем об особенностях семейного воспитания у человека. Но реальность куда интереснее.
Чампейн, завершая аспирантскую практику в университете Макгилла, работала в лаборатории Майкла Мини и входила в группу под руководством Дарлин Фрэнсис (которая позже работала с Ларри). Группа занималась исследованием мозга тех матерей-крыс, которые активно вылизывают и чистят своих крысят. Оказалось, что крысы, чье миндалевидное тело несет большое количество окситоциновых рецепторов, делают это гораздо чаще, чем матери с малым количеством окситоциновых рецепторов. У детенышей, выращенных заботливыми матерями, во взрослом возрасте тоже было больше окситоциновых рецепторов в миндалевидном теле, чем у тех, которые были воспитаны матерями с низким количеством рецепторов. Возник вопрос: что вызывает эти различия?
