Николай Смирнов - Охота на зайцев и других грызунов

Николай Павлович Смирнов

Охота на зайцев

и других грызунов

СОДЕРЖАНИЕ

От автора

Робинзоны в русском лесу (вместо предисловия)

Охота на зайца

Охота на белку

Летяга

Охота на бурундука

Животные-подводники

Речной бобр

Ондатра и нутрия

В степных просторах

Суслик

Сурок

Хомяк

Тушканчик

О спорте смелых (послесловие)

ОТ АВТОРА

В этой книжке сделана попытка дать более или менее подробное описание охоты на зайца, белку и некоторых других животных, относящихся к семейству грызунов.

Любительская oxoтa на грызунов имеет в виду прежде всего именно зайца и в значительно меньшей мере белку. Охота на прочих грызунов: на бурундука, хомяка, суслика - носит лишь истребительно-промысловый характер.

Отсюда понятно, что, во-первых, очерки об охоте на зайца и белку занимают большую половину книжки и что, во-вторых, стиль ее - несколько неоднородный и неровный: в первой части, где речь идет о зайце и белке, он художественный, насколько это, конечно, в силах и возможностях автора, во второй - более сух, деловит и энциклопедичен. Это вполне закономерно: рассказывая об охоте на зайцев и белок, автор исходит из личного опыта и собственных наблюдений; во всех остальных случаях он в значительной мере вынужден ограничиваться литературными данными.

Включенный в книжку очерк о бобре не имеет практического значения, поскольку охота на бобров повсеместно запрещена законом.

Этот очерк ставит своей целью хотя бы кратко познакомить молодых охотников с интереснейшим представителем семейства грызунов и придать, таким образом, книжке необходимую тематическую полноту.

В предисловии молодой читатель вводится в романтический мир охоты, каким он запомнился автору по его отроческим впечатлениям. Автор считает, что, говоря об охоте, надо не только перечислять ее способы, но и показывать ее красоту и поэзию.

В послесловии содержатся некоторые советы и назидания молодым охотникам. Вполне вероятно, что большинство из них не новы и встречаются и в других выпусках этой "библиотечки". Автору кажется, однако, не лишним еще раз напомнить молодым собратьям по страсти их обязанности на охоте, особенно о соблюдении всех охотничьих правил и об осторожности в обращении с ружьем.

РОБИНЗОНЫ В РУССКОМ ЛЕСУ

(Вместо предисловия)

Мне было двенадцать лет, когда я прочитал незабываемую полусказочную книгу "Робинзоны в русском лесу". В книге рассказывалось о двух мальчиках-охотниках, проживших целый год в уединенной лесной избушке, построенной собственными руками. Мальчики охотились, обзавелись хозяйством, приручили лося, добывали птицу и зверя. Я переживал ощущения и приключения юных охотников с необычайной живостью. Перед моим взором вставали, будто в действительности, заповедные лесные чащи, светлели озера и реки, расстилались бесконечные дороги, по которым бродили мои ровесники-следопыты. Особенно волновала меня маленькая избушка, приютившаяся среди огромных сосен и дубов. В осенние и зимние вечера в избушке пламенела печь, у огня отдыхали две собаки - гончая и лайка, а охотники готовили ужин, чистили ружья, любовались добытыми зайцами, белками и глухарями.

Книга говорила не только о красоте и радости охоты, но и о красоте и силе труда, который утверждает могущество человека в природе. Пример двух маленьких следопытов показывал, что человек, обладающий упорством, мужеством и волей, преодолевает любые препятствия на своем пути.

Книга о двух юных "робинзонах", заблудившихся, но не пропавших в лесу, раскрывала охоту как источник неутомимости и предприимчивости, изобретательности и смелости. Образ охотника, нарисованный в этой книге, выступал как образ хозяина природы.

"Робинзоны в русском лесу" положили, кроме всего, начало моей первой мальчишеской дружбе. Сережа Киселев был на два года старше меня, он учился уже в третьем классе городского училища и, как я знал, был неутомимым oxoтником. Мы сошлись с ним однажды осенним днем в кузнице дяди Виктора, куда Сережа принес в починку свое ружье - легкую, прикладистую централку-одностволку 28-го калибра.

В кузнице полыхало малиновое "горно", и дядя, опоясанный кожаным фартуком, щипцами доставал из огня накаленное добела железо, бросал его на наковальню и, крепко размахиваясь, бил и бил молотом. Откованные куски опускались в чан с водой - и вода начинала закипать и бурлить, охлаждая железо.

Мы с Сережей разговорились.

- У тебя ведь, кажется, "монтекристо" [Малокалиберная винтовка]? спросил он. - Ты, значит, бьешь больше ворон и галок?

- Я бью еще дроздов [Необходимо помнить, что в настоящее время охота на дроздов запрещена законом], - ответил я.

- Дроздов и я люблю бить: их очень много сейчас в деревнях, на рябинах, и в сухарских перелесках.

- Неужели ты ходишь так далеко?

- Это до Сухары-то далеко? - удивился Сережа. - Да это каких-нибудь пять верст... Недавно я два раза подряд прочитал книжку "Робинзоны в русском лесу"... там охотники уходили, действительно, очень далеко... а ведь они не старше нас с тобой. Вот книжка! Сегодня в третий раз сяду за нее!

- Я тоже только что прочитал "Робинзонов".

Мы взглянули друг на друга веселыми глазами - и я понял, что нашел верного друга и спутника по охоте. По блеску Сережиных глаз я видел, что то же самое чувствует и он.

Мы пошли вместе, продолжая охотничий разговор.

Я спросил:

- Ты, Сережа, кроме дроздов, бьешь еще какую-нибудь дичь?

Сережа улыбнулся.

- А то как же? За осень я взял шесть уток, четырех рябчиков, тетерочку и зайца...

Заметив, очевидно, недоверчивое выражение на моем лице, Сережа несколько обиделся.

- Не думай, что я прихвастываю, - я и "мазал" немало. Теперь вот все прикидываю, как бы собачку завести, лаечку. Белок нынче много, а белка, говорят, стоит дорого - полтинник шкурка. Набью сотенку - и у меня будет целое богатство: пятьдесят рублей!

Он о чем-то подумал, потом еще раз оглянул меня.

- Вместе, может быть, будем ходить на охоту? И вот мы тоже стали маленькими робинзонами.

Мы не пропускали почти ни одного дня: нас задерживали дома лишь дожди и бури. После школьных занятий я перекидывал за плечи "монтекристо" и ягдташ, насыпал в карман горстку патронов и заходил за Сережей. В праздничные дни мы уходили с утра, захватив с собой закуску и чайник.

Домик, где жил Сережа, стоял на одной из самых крутых и отдаленных городских гор. Гора густо, зарастала кустарником - зимой тут наваживались русаки, - а под го-.рой лежала Волга, по которой в эти осенние дни непрерывно плыли медлительные и гулкие буксиры.

Отец Сережи, пожилой человек с казацкими усами, был сапожником - в домике всегда чувствовался запах шагрени и дегтя, слышалось ровное постукиванье молоточка или хрустящий треск кожи под ножом. Старшая сестра Сережи строчила на машине или вышивала на пяльцах, покрывая тонкий батист лебедями и розами, папоротниками и звездами. За работой она хорошо пела русские песни.

Сережу любили дома за скромность и хозяйственность, за отличные успехи в занятиях: он почти всегда шел первым учеником. У него была своя крошечная комнатушка, где над кроватью висели ружье, патронташ и сумка, а над столом - чучело голубой сизоворонки. Чучело было сделано самим Сережей. На столике ровными стопками лежали тетради и книги. Изящно переплетенные Пушкин и Гоголь - награды при переходе из класса в класс - были бережно обернуты золоченой бумагой.

Сережа встречал меня веселой улыбкой, придававшей его широкому скуластому лицу оттенок особого добродушия. Он надевал изношенную клетчатую курточку, старую рыжую шапку и осторожно брал в руки ружье, которым очень дорожил и гордился. Гордился он и охотничьими сапогами, подарком отца: сапоги были удобные, широкие, с двойной подошвой и ремешками на голенищах.

- Робинзоны двинулись, - весело говорил Сережа, пересчитывая в патронташе медные узкие патроны.

До чего же памятны мне эти лесные, в особенности праздничные, скитанья, просторно открывавшие пленительный мир охоты!

Мы быстро спускались по скату горы, шли вдоль ключевой речки, входили в осенний лес. В лесу расходились и, перекликаясь ("гоп-гоп"!), неторопливо подвигались по вырубкам и дорожкам. Лес уже осыпался, но все еще радовал пышной яркостью красок. Если было ветрено, листья падали быстро, косым золотым ливнем; если день был тихим и звонким - они ложились неторопливо, с легким шуршанием. Особенно восхищали своими тончайшими узорами листья дуба и вяза, похожие на переводные картинки. Я подолгу любовался ими, смотрел сквозь них на солнце - и они наполнялись каким-то сумеречным светом, словно бумажные фонарики на зажженной праздничной елке. Самые красивые из этих листьев я опускал в сумку - для гербария.

Лесной мир, впервые открываемый и познаваемый, завораживал своей прелестью на каждом шагу. Лисьи норы и отнорки в овраге вызывали в памяти рисунки из охотничьих журналов: веселых охотников в зеленых куртках, пушистого багряного зверя и неуклюже грациозных такс с кривыми лапками и острыми рыбьими мордами. Старые дубы со своими щербатыми стволами и могуче недоступной вершиной волновали думами о богатырях и великанах. Даже от желудей трудно было оторвать взгляд: так приятна была их литая тяжесть, их кофейный маслянистый блеск. Спелые, красноватые орехи, горстями насыпанные в сумку, перезванивали в ней, как детские игрушечные гусли. Засохшая смола, отламываемая с неохватной елки, напоминала сотовый мед.