Медаль Нахимова учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 марта 1944 года. Медалью Нахимова награждено около 13 тысяч человек.
В положении о медали сказано:
1
Медаль Нахимова учреждена для награждения за отличия при защите социалистического Отечества, активное содействие успешному выполнению боевых задач кораблей, частей Военно-Морского Флота и пограничных войск.
2
Медалью Нахимова награждаются матросы и солдаты, старшины и сержанты, мичманы и прапорщики Военно-Морского Флота и морских частей пограничных войск.
*
Летом 1944 года вышел приказ командующего Дунайской флотилией о списании с кораблей всех юнг и отправке их в тыл. Но юнга Игорь Пахомов не хотел покидать корабль. На своём бронекатере он участвовал уже в жарких боях керченского десанта, освобождал Таганрог, Мариуполь, Бердянск. Был обожжён, тонул, похоронил многих старших своих товарищей. Как тут уйти с корабля, когда война ещё не закончилась? И товарищи помогли ему добиться разрешения остаться на кораблях флотилии «в порядке исключения».
11 апреля 1945 года ярким солнечным днём по Дунаю неслись на полной скорости пять бронекатеров, направляясь в занятую противником Вену. На борту был десант, который предстояло высадить прямо на глазах фашистов на единственный уцелевший мост через Дунай. Мост этот назывался Рейхсбрюке, то есть Имперский мост. Операция предстояла дерзкая и предельно рискованная.
В кормовой пулемётной башне Игорь Пахомов соорудил из коробок от пулемётных лент подставку, чтобы доставать до прицельного приспособления: маловат был юнга ростом.
На полном ходу десант ворвался в Вену. Фашисты открыли по кораблям неистовый огонь, били по ним из автоматов, из крупнокалиберных пулемётов, из пушек, танков и самоходных орудий. Не оставались в долгу и бронекатера. Но вот пулемёт Пахомова умолк. Командир бросил взгляд на кормовую башню и увидел, что юнга выскочил из-за её брони и под градом пуль и осколков возится возле пулемёта. Не успел командир отдать приказание юнге немедленно скрыться в башне, как он сам юркнул обратно, и пулемёт заработал. Потом моряки узнали, что в патроннике застряла раздутая гильза, которую можно было выбить только вручную.
Мост был полон вражеских солдат, но стрелять по нему из бортовых орудий нельзя — от детонации срабатывает взрывчатка, заложенная гитлеровцами в арматуре моста. Тут слово было за пулемётчиками, и юнга Игорь Пахомов уничтожил, наверное, не один десяток фашистов. Десант высадился, успел разминировать мост и, несмотря на ожесточённые атаки врага, удерживал его два дня до подхода наших частей. Десант этот признан самым дерзким из всех высаженных во время Великой Отечественной войны кораблями Дунайской флотилии.
Медаль «За оборону Москвы». 1944 г.
Медаль «За оборону Москвы» учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 мая 1944 года.
В соответствии с положением о медали и положением о порядке её вручения медалью «За оборону Москвы» награждались:
а
Все военнослужащие и вольнонаёмный состав Советской Армии и войск НКВД, участвовавшие в обороне Москвы не менее одного месяца за время с 19 октября 1941 г. по 25 января 1942 г.;
б
лица из гражданского населения, принимавшие непосредственное участие в обороне Москвы не менее месяца за время с 19 октября 1941 г. по 25 января 1942 г.;
в
военнослужащие частей Московской зоны ПВО и частей МПВО, а также из гражданского населения — наиболее активные участники обороны Москвы от воздушных налётов противника с 22 июля 1941 по 25 января 1942 г.;
г
военнослужащие и гражданские лица из населения города Москвы и Московской области, принимавшие активное участие в строительстве оборонительных рубежей и сооружений оборонительного рубежа Резервного фронта, Можайского, Подольского и Московского обвода.
Медаль «За оборону Москвы» вручалась:
военнослужащим частей, соединений и учреждений Советской Армии, Военно-Морского Флота и войск НКВД, фактически участвовавших в обороне Москвы;
партизанам Московской области;
рабочим, служащим и другим лицам из числа гражданского населения, которые участвовали в боевых операциях по защите Москвы, в строительстве укреплённых рубежей, в противовоздушной обороне, в борьбе с пожарами от налётов вражеской авиации или своей работой на предприятиях, в учреждениях и организациях непосредственно содействовали обороне Москвы, участвовали в восстановлении и охране городского хозяйства, в поддержании общественного порядка, в работе транспорта, связи, в организации общественного питания, снабжения, в культурно-бытовом обслуживании населения, в уходе за больными и ранеными (из числа военнослужащих и гражданского населения), в организации ухода за детьми и проведении других мероприятий по обороне Москвы;
активным участникам обороны города-героя Тулы.
Всего медалью «За оборону Москвы» награждено более 1020 тысяч человек.
*
Когда началась война, мне было четырнадцать лет. Школы закрылись, вместо того, чтобы идти учиться в восьмой класс, пошёл работать на завод «Аремз» токарем. Завод этот в первый год Отечественной войны превратился из авторемонтного в военный, выпускающий снаряды и мины. Возможно, на заводе готовили и другие боеприпасы, но нам в то время не полагалось об этом знать. О минах я говорю потому, что сам их точил на токарном станке.
Никогда не забыть дни 15 и 16 октября 1941 года. Если бы не записи в моём юношеском дневнике, я бы и сам мог усомниться в правдивости этого рассказа, так накрепко вбиты в наши головы представления о городе-герое и героической обороне Москвы. Но что было, то было. Разумеется, я не мог тогда охватить своим сознанием всего происходящего, понять масштабы событий, взаимосвязь явлений, конечно, были и самопожертвованный героизм панфиловцев, и успех полководческой стратегии Г. К. Жукова… Но была и паника в Москве. Мой рассказ — всего лишь впечатления 14-летнего подростка, увидевшего в эти дни Москву от её окраины, Измайлова, до центра — Комсомольской (или Вокзальной) площади. Раньше об этом нельзя было и заикнуться, расценили бы как антисоветскую агитацию и пропаганду.
Я пришёл на завод к началу дневной смены, к 6 часам утра. Железнодорожные ворота, что рядом с нашей строгой проходной, распахнуты настежь, никто не работает, кроме тех, которые паровым молотом колют выточенные нами корпуса мин. Чтобы не достались врагу. Говорят, немец уже в Москве.
— Ты деньги получил? — спрашивает меня приятель.
— Нет. А дают?
— Сколько хочешь. Я две зарплаты получил. Беги скорее, пока всё не раздали. И сказали, бери что хочешь…
Запомнилась такая картина: ребята вытаскивают со склада красивый, обшитый чем-то вроде кожи то ли ящик, то ли чемодан, открывают и вываливают из него в грязь какие-то электро- или радиодетали, уложенные там в суконные гнёзда. Вырывают всю эту упаковку, а чемодан набивают большими красными калошами. Такие калоши надевались на валенки. Я взял себе пару под мышку и поехал к отцу, чтобы узнать, что делать: уходить, уезжать, выбираться из города и как?
Мой отец был военным железнодорожником и служил в воздушной обороне на московском участке Ярославской дороги. И мне пришлось проехать на трамвае № 32 от Семёновской площади до Комсомольской и вернуться обратно в Измайлово. Я видел разграбленные магазины, витрины с выбитыми стёклами, людей, несущих кипы различной одежды, круги колбасы на поднятых вверх руках, окорока на плечах. Ни одного милиционера или человека в форме не встретил до самой Комсомольской площади. Москвичи, рабочие заводов работали днями и ночами, а тут вдруг все вывалили на улицы. Толпа была неуправляемой…
Кондуктор из нашего трамвая кричала на остановке вагоновожатому трамвая № 3:
— В Нижние Котлы не ездите, там немцы!
— А вы работаете? — спрашивала женщина-вагоновожатая.
— Пока будем! Никто ничего не знает!
На Вокзальной площади творилось что-то невообразимое. Гнали стадо коров, которые с трудом пробирались между нагруженными узлами и чемоданами грузовиками, кричали женщины, плакали дети…
Отца я не нашёл и вернулся домой. Моя мама только что сожгла фотографию, на которой я был изображён сидящим и мирно беседующим со Сталиным. Фотография висела на стене. Год назад я снимался у Л. В. Кулешева в фильме «Сибиряки», и это был кадр из фильма. Сталина играл Геловани. Мама прибежала из Благушенской больницы, где она работала, и вскоре вернулась обратно, поскольку все врачи убежали и больные были брошены на произвол судьбы. Мы решили, что никуда из Москвы уходить не будем, разве что прикажет отец.
От этих дней сохранилась ещё и такая картина: на Главном проспекте (теперь Главная аллея), выходящем к шоссе Энтузиастов, то есть идущей на восток бывшей Владимирке, рабочие останавливали машины убегающих из Москвы. Для этого перегородили дорогу несколькими брёвнами, повалили телеграфный столб. Добро растаскивали, но людей при мне не били и не убивали — бросая своё добро, они сами быстро убегали в близлежащий Измайловский лес. И вот я видел, как открывали багажник начальственной машины «ЗИС-101» и вытаскивали оттуда ящик со сливочным маслом. Бац его об асфальт! И женщины руками нагребали куски масла и складывали их в подолы.
