«Баня, баня, мать родная»
А как не вспомнить рассказы о русской бане Федор Ивановича Шаляпина!
— Это у меня с детства! — так говорил великий артист о своей любви к русской бане.
«Любил я с отцом, — вспоминает Шаляпин, — ходить в баню… Там мылись и парились мы часами; до устали, до изнеможения. А потом, когда ушел я из дому, помню: в какой бы город я ни приезжал, первым долгом, если хоть один пятак был у меня в кармане, шел я в баню и там без конца мылся, намыливался, обливался, парился, шпарился — и опять все сначала».
В одной из художественных биографий Ф. И. Шаляпина подробно рассказывается о его приверженности к банному жару. Живо представляешь, как Шаляпин входит в банный зал, зажав в руках большую мочалку и огромный березовый веник. Постоянный банщик Шаляпина, сухой старый Дормидонт, бежит навстречу с двумя большими шайками: «Пожалуйста, Федор Иванович!» И сразу же, поднявшись на цыпочки обдает его раз за разом одной и другой шайками воды и, спросив: «Не горячо?» — хватает с пола друг за дружкой еще добрый десяток заранее заготовленных шаек. «Хорошо!.. — наслаждается Шаляпин. — Превосходно!.. Дуй, Дормидонт, дальше!..»
Далее Шаляпин с большой охотой проделывает все банные процедуры. С покряхтыванием, с восторженными восклицаниями «обрабатывает» свое тело жесткими ударами шелестящего березового веника… Из серых облаков пара доносится голос Шаляпина: «Веник — всему начальству главный! Баня — мать родная!.. И-э-э-х ты! Люблю, братцы, баньку!» Потом на мотив «Волга, Волга, мать родная» он поет: «Баня, баня, мать родная», и остальные компаньоны по бане подтягивают ему…
Макар Тарасыч замахал веником
Мы находим любопытные строки о бане у многих известных писателей.
«— Эй, ты, фигура! — крикнул толстый, белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. — Поддай пару!
— Я, ваше благородие, не банщик, а цирюльник-с. Не мое дело пару поддавать. Не прикажете ли кровососные баночки поставить?»
Так начинается рассказ А. П. Чехова «В бане», впервые напечатанный в 1885 г. в журнале «Осколки». Впоследствии писатель включил этот рассказ в собрание сочинений. В этой юмореске есть персонаж — Никодим Егорыч Потычкин. Вот Потычкин взбирается в парной на верхнюю полку: «Никодим Егорыч был гол, как и всякий голый человек, но на его лысой голове была фуражка».
Любопытная деталь. Нынешние любители парной, как известно, надевают лыжную шапочку или старую фетровую шляпу. И этому есть, так сказать, научное обоснование: избежать прилива крови к голове.
В романе Александра Федеева «Последний из Удэге», над которым писатель работал почти тридцать лет, есть любопытные строки о бане. О том, как ее любят на Дальнем Востоке.
«Ах да, ведь баня будет!» — с удовольствием подумал Алеша.
Автор рассказывает, как старательно старик Агеич готовит баню. Агеич говорит: «В ванне активно не вымоешься, в ванне нашему брату шахтеру только грязь по телу разводить».
И дальше: «Уже по тому, каким жаром обдало их предбаннике, Алеша понял, что баня будет министерской, и последние заботы жизни покинули его, освобождая место для забавы».
Но вот Алеша зашел в парную.
«Стиснуло жаром и обдало пряноватым каким-то запахом.
— Чувствуешь? — поднеся два пальца к своему раскрасневшемуся пуговичному носу, радостно закричал Агеич. — Мята!.. С мятой парок поддаем.
— Сейчас контроль наведем на наши пары, — угрожающе сказал Алеша и двумя обезьяньими движениями взлетел на верхний полок. — Ну, разве это пар? — сказал он разочарованно. — Пар должен с полки сшибать, настоящий пар можно только на четвереньках одолеть… А ну-ка, я сам займусь, давай чеплашку…
Он отворил парную отдушину и один за другим поддал пять ковшей, приседая и пряча уши от пара, со свист вырывавшегося из отдушины.
…Они парили друг друга во всех возможных сочетаниях, выбегали в предбанник, пили ледовый квас, мыли и снова парились и выливали друг на друга ведра с холодной водой».
Много примечательного о традициях русской бани можно почерпнуть в романе Георгия Маркова «Сибирь». Вот Акимов вместе со стариком Федотом Федотовичем парятся в деревенской бане.
«Едва Акимов разделся, тело его обложило влажное тепло Выступил пот, с кожи ровно начал сползать, как изношенная рубаха, верхний слой…»
Далее рассказывается, как Федот Федотович окатил себя водой из бадейки, потом большим ковшом зачерпнул в кадке воду и плеснул ее на каменку.
«Вода с шипеньем в тот же миг превратилась в белое облако, которое с яростью ударилось в потолок и расползлось по всей бане».
Мы узнаем, как Акимова обдало банным жаром, что он даже втянул голову в плечи, сжался. Старый же сибиряк Федот Федотович надел шапку и рукавицы, которые оберегали его от банного жара, взял из маленькой кадки распаренный березовый веник и полез на полок.
«Покрякивая, он хлестал себя по телу нещадно…»
И в заключение такая сценка. Федот Федотович соскочил с банного полка, сдернул шапку и рукавицы, распахнул двери и бросился в сугроб.
«Барахтаясь в снегу, он только слегка покряхтывал, потом заскочил в баню, плеснул ковш в каменку и вновь оказался на полках. Теперь старик хлестал себя бережнее И реже, чем прежде…
— Хорошо! Ой, как хорошо… Всю хворь повыгнал! — восклицал Федот Федотович».
Емко и чрезвычайно достоверно описал ритуал нашей бани Борис Бедный в рассказе «Хозяин».
Старый токарь Семен Григорьевич собирается в баню. Жена относится к этому скептически.
«— И охота тебе каждый выходной в баню переться? — запротестовала Екатерина Захаровна. — Есть, кажется, ванна: напусти воды и мойся хоть каждый день!
— Напусти сама и мойся, — беззлобно посоветовал Семен Григорьевич, давно уже привыкший к подобным разговорам. — Тесно в твоей ванне, как в мышеловке, а настоящее мытье простора требует, чтобы веником было где похлопать, попотеть всласть. В ванне только детей купать, а взрослому человеку баня необходима: там он душой добреет…»
Жена дает мужу белье, кошелку, «из которой таинственно высовывается кончик березового веника». И вот Семен Григорьевич в бане. Он строго придерживается выработанного годами «регламента русской бани». Раздевшись еще до мытья парится «насухую». Пока веник парился в шайке с кипятком, Семен Григорьевич сидел на скамье, потел и покряхтывал от удовольствия, растирая заросшую седым волосом грудь.
«Пар был такой резкий, что все входящие в парную сразу пригибались к полу, словно кланялись Семену Григорьевичу, торжественно восседавшему на самом верху полка.
— Явился банный король! — крикнул мастер Зыков, старый дружок Семена Григорьевича, перебираясь со своей шайкой поближе к двери».
Далее рассказывается, как приплясывая Семен Григорьевич стегал себя огненным веником по бокам, спине, животу — «словно был своим заклятым врагом». От наслаждения старый рабочий ухал, даже стонал слегка. Под конец в парной вместе с Семеном Григорьевичем остался только один парень, который не хотел признать себя побежденным. А старого токаря обуял спортивный азарт, и он все больше и больше поддавал пару.
«— Ну и чертов старик! — сказал парень, перехватив сочувствующий взгляд Семена Григорьевича, и, пошатываясь, вышел из парной…»
В гордом одиночестве старый мастер долго еще «добрел душой». До тех пор, когда уже совсем истрепался многострадальный веник, и все тело горело как ошпаренное. Семен Григорьевич вышел из парной весь красный, всклокоченный, торжествующий. Целых десять минут валил от него пар — так много вобрал он в себя тепла.
Потом старый рабочий, отыскав в углу скамейку поукромнее, улегся и пролежал на ней полчаса. «Свободно дышала вся кожа, ощущение было такое, будто он заново народился». Затем Семен Григорьевич мылся с мылом, терся мочалкой и напоследок еще раз зашел в парную, чтобы чистым потом прошибло.
И вот он идет по улице, помахивая кошелкой.
«Подобревшая после бани душа Семена Григорьевича особенно остро, в каком-то радостном и немного детском свете первооткрытия воспринимала все, что происходило вокруг. Вот он поравнялся с ротой солдат в новых шапках-ушанках и добрых четверть часа шел с рядом с солдатами, машинально шагал в ногу, стараясь не отставать от рослого старшины, замыкавшего строй».
Впечатляюще описание русской бани в «Плотницких рассказах» Василия Белова.
«В бане уже стоял горьковатый зной. Каменка полыхала могучим жаром… Угли золотились, краснели, потухая, и оконный косяк слезился вытопленной смолой…».
