«Ну вот, тщетные усилия! – огорчился Шухлик. – Столько стараний, а все напрасно! Зачем мне этот каменюка?»
– Боюсь, что от него уже никуда не денешься, – вздохнуло Чу. – Не могу сказать с полной уверенностью, но, похоже, – это камень судьбы. Придется взвалить на спину!»
Рыжий ослик с трудом приподнял его. Камень был куда серьезнее, чем казался с виду. Шухлик еле тащился. Скорее мертвый, чем живой, от тяжести такой поклажи. Ну и судьба! Вот уж откопал на свою голову! Так и подмывало скинуть камень в придорожную канаву, но Чу останавливало.
– Всю жизнь будешь жалеть, если бросишь!
А прохожие потешались, кто во что горазд.
– Видно, больших денег стоит этот бриллиант!
– Да ослу все равно, чего везти! Что ни навьючь, счастлив будет!
Мрачные кочевники-бедуины с закрытыми от солнца лицами показывали своим верблюдам на глупого осла – мол, не берите с него пример. Пара одногорбых, выразив полное презрение, плюнули в Шухлика.
«Наверное, им давно хотелось куда-нибудь плюнуть – вот и дождались, – подумал он, и даже не обиделся. – Это их беда, а ко мне не имеет отношения! Они плюют в тот образ, что создали в своих головах, а я просто тащу камень судьбы».
Солнце стояло в зените. Спина трещала и раскалывалась. Ноги едва шевелились под непосильным бременем, а Чу уговаривало свернуть с дороги, миновать предгорья и заглянуть в соседнее ущелье.
Ох, до чего же не хотелось! Однако когда рыжий ослик упрямился, не подчинялся Чу, душа его так тревожилась и тяготилась, будто не камень, а целая скала давила на нее. Кое-как, кряхтя и охая, добрался он до ущелья и глазам своим не поверил. Иной раз страшно и больно им верить!
На дне сидели, подобно ведьмам, стервятники. Дожидаясь своего часа, торопя его, вытягивали бритые розовые шеи. А посреди их колдовского круга лежал, как мешок с костями, знакомый дикий осел. Как-то угораздило его сорваться со скалы.
– Шайтан подтолкнул… – прошептал он.
Когда Шухлик приблизился и склонился над Киангом, то вдруг почувствовал, будто лопнул какой-то кокон, в котором он томился, как джинн в тесном горшочке. Он ощутил себя легким мотыльком-однодневкой, и каждый миг сразу стал таким неспешным, что можно было оглядеть его со всех сторон, разобраться, каков он, а затем изменить.
Увидев, как Кианг летит с обрыва, Шухлик успел подхватить его и буквально поставил на ноги.
Дикий осел вытаращил глаза, повел ушами, слабо соображая, что произошло. И вдруг подскочил, распугав стервятников, и умчался, как полуденный горный вихрь. Лихой осел! Правда, как говорится, шапка набекрень – особенно после падения в пропасть.
Шухлик сам не понимал, как это все получилось. Вероятно, какое-то новое чувство возникло в душе. Оно, видимо, только-только проклюнулось. Еще безымянное, но уже творящее чудеса, способное повлиять на мир…
Хотя надо ли влиять? И без того он прекрасен!
Горлинки ворковали и прохаживались туда-сюда, живо перебирая короткими ножками. Соловей повторял свои колена приятным голосом, сам восхищаясь, до чего сладкозвучно. И дрозд пел, как человек, ожидая оваций. И деревья, обмерев от восторга, упивались солнцем.
А Шухлик ступал так легко, что не давал и муравьям знать о себе. Не сразу это заметил, но тут же напугался – не потерял ли ненароком метеорит Чантамапу? Да нет – лежит на спине! Однако легче пушинки.
Вообще этот камень вел себя, как хотел. Очень независимый и своенравный. То теплел, почти обжигая, то пробирал холодом до костей, как ледяная глыба. А теперь еще фокусы с потерей веса!
Шухлик сбросил его со спины и хотел присесть. Не тут-то было – он завис над камнем, приподнимаясь и опускаясь, кружась, как шарик в потоке восходящего воздуха.
После трудной дороги хотелось кувыркаться целую вечность, блаженствуя и пребывая в счастье!
– Вероятно, я ошиблось, – виновато сказало Чу. – Трудно распознать характер, когда он небесного происхождения. Но думаю, это не камень судьбы! Как бы то ни было, тащи его дальше. Вдруг выведет к пупку Земли! От метеорита всего можно ожидать…
Уже смеркалось, когда Шухлик проходил мимо оплывших стен древней крепости, рядом с которой под пирамидальными тополями стоял саманный домик. Такой маленький кубик под тростниковой крышей – из глины, замешанной на соломе. Без окон и с одной дверью.
– Заходить туда опасно! – остерегло Чу. – И не зайти – плохо!
Шухлик подумал и решил переночевать в этом домишке, где останавливались, наверное, только редкие пастухи да охотники.
Ему показалось, что потолок и стены укрыты кошмой – ковриками из овечьей шерсти, так плотно все облепили комары. «Пашша», – шевелились и легонько жужжали во сне.
Зато из темного угла доносилось громкое шипение. Там ворочался клубок змей. Да не каких-нибудь – целое семейство злобных, как шакалы, толстых гадюк, имя которым – Гюрза. Двухметровые, красновато-коричневые с бурыми пятнами по спине и ребристой чешуей на треугольных головах.
Впрочем, у Гюрзы нет множественного числа. Нельзя сказать – Гюрз. Поэтому, если приглядеться, – в углу ерзала и шипела одна Гюрза, но такая здоровенная, как дюжина заурядных гадов.
Обычно Гюрза кормится мелкими грызунами, или, забираясь на деревья и кусты, подстерегает птичек вроде овсянок и воробьев. Но нынешний день сложился особенно удачно – она поймала стайку ручных ученых трясогузок, которые переписывали здешнее население. И вот собиралась отужинать.
Шухлика она встретила не слишком радушно. Однако, нашипевшись вдоволь, как сало на сковороде, смекнула, что осел пригодится, – на завтрак и полдник, на обед и следующий ужин. Пойдет в дело как очень крупный грызун.
– Про-ссс-им к на-шшш-ему шшш-ала-шш-у! – провещала Гюрза, будто вокзальный диктор с вечным насморком.
Шухлик понимал, чем закончится такое приглашение. Мог бы немедленно ускакать, но Чу посоветовало не торопиться.
И рыжий ослик опять ощутил в себе то мощное чувство, с помощью которого исцелил Кианга. Он словно выглянул из тесной глинобитной хижины в светлый мир и шагнул через порог, отделяющий толстую гусеницу от бабочки.
Это чувство устремилось в змеиный угол, и Гюрза, не успев пасть прикрыть, замерла, окостенела, как ветвь дерева студеной зимой. Зато помятые трясогузки вспорхнули всей стайкой. Оправляя на лету перья, кинулись переписывать комаров, взбуробив их настенный коврик. Шухлик глядел на все это и удивлялся, как ребенок, впервые завязавший шнурки бантиком. Попытался прислушаться к новому чувству, и тогда кто-то невидимый заговорил без спроса из темного змеиного угла.
– Опасно совать нос в будущее! Здесь выправишь, да там перекосится! Все уравновешено! В мире не может быть меньше горя и больше счастья!
Шухлик молчал, а голос продолжался, вроде бы слегка извиваясь и шипя.
– Так стоит ли отводить беду, зная о ней наперед? Еще неизвестно, чем дело обернется! Возможно, добро станет злом, а зло – добром! Не отделишь одно от другого! И как распознать добро, если рядом нет зла?
– Чувством Чу! – ответил Шухлик. – Оно все озаряет…
– Но не у всех имеется! – перебил голос.
– Кто ты? – уже догадываясь, промолвил рыжий ослик.
– Я старший брат Малая, горечь по имени Яшин! – донеслось из угла. – Я страшен и потому невидим! А ответа я от тебя не требую, осел! Просто задумайся!
Шухлик действительно задумался, и тогда Гюрза, очнувшись на время от спячки, выплюнула красного осла, будто давным-давно заглотила, но так и не смогла переварить.
– Нельзя зло победить злом! – ухмыльнулся Малай, поправляя пиратскую повязку на левом глазу. – Впрочем, ты явился сюда не для спасения трясогузок! Ты хотел повидаться со своим верным слугой, мой господин!
– Зачем таишься по углам и что за маскарад змеиный? – жестко спросил Шухлик. – Не проглотил ли ты, войдя в роль, своих утконосов?
Малай поморщился.
– К чему эти грубые глупости и глупые грубости? Во-первых, Жон и Дил живут в приюте, обучаясь мастерству джиннов, а меня изгнали за нарушение равновесия, потому что добрая половина слегка перевешивает. Вот тут-то и возникает, во-вторых, – продолжил он. – А именно, Яшин и Малай – две стороны одной медали!
Шухлик совсем запутался в равновесии, половинах и сторонах.
– Как?! – не понял он. – Какой медали?
– Да ты вроде смышленый осел! – подмигнул джинн. – Мы с шайтаном, как сиамские близнецы, – уродились сросшимися. Нас не разделить! Он – это я, и я – это он! Одна природа – огненная, но две воли – добрая и злая! Иногда я бездымное пламя, а другой раз – чадящее, угарное, как головешка в печке. Я добрый джинн, когда меня любят. Но когда ненавидят – злой шайтан! – И он прошелся вдруг на задних ногах. – Тошно тому, кто любит кого, а тошнее того, кто не любит никого!
Рыжий ослик всей душой пожалел обе стороны медали – и Малая, и Яшина. Как тяжело иметь две воли и, оставаясь в равновесии, стараться, чтобы злая то и дело не прорывалась черным дымящим огнем! Мучительно никуда не склоняться – ни к добру, ни к злу, ни к свету, ни к тьме!
