Бурятия неудержимо тянула меня к себе. И с каждым часом — все сильнее. Это была не просто ностальгия. Я чувствовал, что там, в местах, где я провел столько незабываемых лет, со мной произойдет что-то важное. Я постараюсь подойти к спецобъекту как можно ближе, а по возможности и проникнуть внутрь. Может быть, он уже не секретный? Ведь, по идее, старая структура спецнаук рухнула вместе со старой властью…
Но меня ожидало разочарование. Объект не был рассекречен. Он просто никогда здесь не существовал — судя по девственному состоянию знакомой мне местности в трех часах езды и еще часе ходьбы от Улан-Удэ. Здесь никогда ничего не было построено. Здесь никогда не было ни дороги, ни линии электропередачи. Здесь никогда не было забора с вышками и КПП. Здесь никогда и не пахло ни научными, ни военными корпусами, ни поселком для вольнонаемной обслуги, ни общежитием для обследуемых шаманов и лам. Здесь, под горой с характерной раздвоенной вершиной, всегда была девственная тайга. Моя "шарашка" осталась в другой жизни. Встречи двух реальностей не получилось.
* * *
Надо было возвращаться на трассу и ловить попутную машину до города. Но я не мог этого сделать. Внутри была полная пустота. Проклятое мироздание опять подбросило мне "сюрприз". Ну и хорошо. С меня хватит. Я никуда больше не пойду. Буду тут сидеть, пока не умру, и созерцать гору с раздвоенной вершиной.
Я сел, поджав ноги, и начал созерцать. Потом закрыл глаза. Сразу же нахлынули мысли. У мыслей были очень острые углы, и они больно царапали мою внутреннюю приятную пустоту. Такое постоянно происходило в последнее время, когда я пытался медитировать, чтобы расслабиться и "поставить крышу на место". Я пытался отвлечься от мыслей. Начинал слушать свое дыхание, как советуют йоги. Но тут же появлялась тяжелая, резкая, непереносимая мысль: "Я слушаю дыхание, чтобы отвлечься от мыслей". Я пытался, как советуют буддисты, "дать мыслям приходить и уходить, не задерживая и не оценивая их". Но, вместо того чтобы исчезнуть, как им полагается, мысли начинали роиться назойливыми мухами и жужжать: "Я медитирую по методу буддистов. Мысли приходят и уходят". В результате вместо внутреннего покоя во мне нарастало раздражение, и я выходил из медитации не отдохнувшим, а еще более разбитым.
Так поначалу было и на этот раз. Но потом какой-то очень знакомый голос в моей голове произнес: "Ом Ах Хум".
У меня вообще никогда не получалась медитация с мантрами. Как только я начинал повторять какую-нибудь очередную "мощную мантру", я не мог отбиться от мыслей типа: "О, какая мощная мантра!", "Вот я и еще раз повторил ее" и "Чертовы мысли! Как же вы мешаете мне медитировать на мантре!"
Но теперь все было совсем по-другому. Я не повторял мантру Ом Ах Хум. Не было никакого напряжения. Она влилась в меня откуда-то извне и осталась во мне. И повторялась сама собой.
Это было похоже на радиоэфир, в котором на всех станциях, кроме одной, — сплошные помехи, вой и скрежет, а на этой единственной станции приятная, нейтральная, расслабляющая музыка. Постепенно затихающая и переходящая в еще более приятное отсутствие любых звуков…
Сколько я так просидел, не знаю. Очнувшись, почувствовал себя отдохнувшим как никогда. Это было лучше, чем многочасовой сон, — не было сновидений. Я побывал в полной пустоте, и пустота исцелила меня. В голове была ясность и какая-то звенящая тишина. Все мои проблемы последних месяцев казались теперь такими незначительными и надуманными. Спасибо Ему, кто бы Он ни был! Спасибо тому, кто произнес эту мантру в моей голове! В мгновенном порыве благодарности мне захотелось поклониться этому Внутреннему Учителю, как делают на Востоке, и я, встав на колени, приложился лбом к земле. Знак смирения. Голова, обитель Разума, опускается к Матери-Земле, которая этот Разум вскармливает.
Итак, я приложился лбом к земле — и разглядел среди ржавой хвои горелую спичку.
Если бы я увидел ее до того, как сел здесь, чтобы "тихо угаснуть в созерцании", я бы не обратил не нее никакого внимания. Спичка и спичка. Но моя отдохнувшая, прояснившаяся обитель Разума снова обрела способность думать. Место-то — не такое уж девственное! Здесь никогда не было спецобъекта, но здесь явно бывали какие-то субъекты. Люди. И может быть, эта спичка — не единственное, что от них осталось. Я поднялся, кряхтя, и начал внимательно осматривать окрестности.
Метрах в ста от моего "созерцалища" обнаружился второй след разумных существ. Большой плоский камень с надписью "Киса и Ося здесь были". Надпись выцарапана острым предметом. Судя по всему, очень давно. Какие-то остряки-туристы. Любители Ильфа и Петрова. Только почему от слова "здесь" отходит вниз жирная стрелка? Где это "здесь"?
И тут мои мысли вновь понеслись галопом. Я узнал этот камень. В той реальности, которой ЗДЕСЬ никогда не было, под этим камнем была наша заначка. ЗДЕСЬ мы, молодые сотрудники первой степени посвящения, прятали от контролеров по режиму водку и курево. Эти запретные продукты тайком проносили на территорию объекта наши доверенные лица из числа вольнонаемных, солдатиков и шаманов. Но мы, конечно, ничего не писали на камне. Мы старались, чтобы он выглядел как можно более естественно. ЗДЕСЬ, между пятым корпусом и баней. А теперь…
Если это не знак, решил я, то убейте меня! Сейчас посмотрим, что это за Киса и Ося! И вот, замирая от непонятного чувства, я поднял камень.
Тайник под камнем имел-таки место! И была в нем армейская помятая фляжка с выдохшейся водкой, спички, завернутые в полиэтилен и все равно отсыревшие, и кубинская сигара в алюминиевом футляре — особо ценившийся нами в те далекие годы предмет "буржуазной роскоши". Я раскрыл футляр… Нет, сигары в нем, к сожалению, не было. Была какая-то бумажка, свернутая трубочкой. Обычная писчая бумага. Когда-то белая, а теперь уже пожелтевшая от старости.
Я развернул бумажку, заранее зная, что уже ничему в этот день не удивлюсь. Всему есть пределы, граждане!
Странные буквы. Или иероглифы. Написаны черной тушью. Похоже на тибетскую или бенгальскую письменность, однако ни то, ни другое. Очень странные значки. Расположены в несколько строк. Некоторые повторяются…
Я не удивился. Вернул бумажку в футляр, тщательно спрятал его во внутренний карман. После некоторых колебаний положил фляжку и спички на место, в ямку, и навалил сверху камень.
С меня было достаточно впечатлений. Кроме того, я откуда-то без всяких сомнений знал, что больше ничего здесь не найду. К тому же, начинало темнеть. И я отправился назад, на большую дорогу.
Но перед уходом поклонился еще раз.
* * *
Вернувшись в Москву, я показал свою бумажку нескольким знакомым востоковедам. Никто не смог опознать вид письменности. Востоковеды объясняли мне, что в Азии огромное количество различных систем письма, а в пределах каждой системы — множество самых причудливых каллиграфических стилей, и учесть их все никакая наука не в состоянии. Но это я знал и без них.
Сидерского уже не было в Москве. И я тоже не стал задерживаться.
Вскоре мы встретились в Киеве, у него дома. Меня уже не сводил с ума тот факт, что я его и знаю, и не знаю одновременно. Та часть моего "я", которая его знала давно, была рада новой встрече, а той моей части, которая его увидела впервые, он очень понравился. И через пять минут этой проблемы уже просто не существовало. Как никогда не существовало спецобъекта у раздвоенной горы.
Рассказ свой я построил так. У меня очень сложная проблема. Я не совсем обычный человек. Бывают контактеры. Бывают ясновидящие. Бывают люди, которые помнят свои прошлые жизни. Бывают люди, в которых воплощаются инопланетяне. А вот я — трансгрессор. Находясь в командировке в Америке, я стал осознавать, что живу параллельно в нескольких реальностях. Причем одна из них описана братьями Стругацкими в "Понедельнике". Точнее говоря, несколько параллельных реальностей для меня постепенно слились в одну[3]. Это, наверное, полегче для психики, но все равно очень тяжело. Последние месяцы у меня, что называется, "едет крыша" от этих переживаний. Всяческие медитации мне не помогают. Я пробовал также знаменитые тибетские упражнения по Питеру Кэлдеру и понял, что к моей проблеме они просто не имеют никакого отношения. Но у меня было нечто вроде откровения, что Сидерский — тот человек, который может мне эффективно помочь.
Андрей слушал меня с усиливающимся волнением. Когда я закончил, он долго молчал. Потом сказал:
— Трансгрессор, значит… Ты знаешь, я несколько лет ждал человека, который объяснит мне, что такое трансгрессия, но совершенно не подозревал, что это будешь ты!
Потом еще помолчал и спросил:
— По какой книге ты практиковал тибетские упражнения?
— То есть? — не понял я.
— Ну, по книге Килхэма или по Кэлдеру, которого переводил я? И если по Кэлдеру, то по какому изданию — первому или тому, что в мягкой обложке?
