Ознакомительная версия.
Тишина обухом обрушивается на зал. Несколько человек падают, все как в оцепенении, словно не могут отойти от летаргического сна, некоторые протирают глаза, а большинство стоит, обхватив голову руками, словно боясь, что она вот-вот оторвется…
Незаметно я вынимаю кассету и сую в карман. Я уже точно знаю: в ней все зло, в страшной музыке без мелодии, с непрерывными ударами во что-то тупое. Да, да, в такие моменты и начинаются драки, ибо разум отсутствует, он парализован, тогда и возникает звериный инстинкт, который топчет тонкую психику. И она рвется.
Надолго. Иногда навсегда. В ту пору я понятия не имела о минусовых полях, об энергии, которая может убить человека, о голосе, который может ранить, как острый топор. Однако чутье подсказало мне, что именно так и надо поступить, чтобы спасти моих ребятишек.
Я не вернула кассету. И спустя несколько лет, уже в Ленинграде, узнала, что та «музыка» была фашистским маршем, аранжированным каким-то негодяем для танцевальных вечеров (думаю теперь, что он был посланцем сатаны и имел задание погубить как можно больше молодых душ).
Вот пишу, а в голове стучит кувалда, та самая…
Уф! Руки-ноги озябли от таких воспоминаний. Вы же знаете, поле, образ никуда не исчезает, даже мысли о худом прошедшем могут угнетать наше с вами поле. Поэтому я вам все время и советую: думайте почаще о светлом, гоните печали, даже давно ушедшие в Лету…
Примемся за веселое и красивое? Согласны?! Вы знаете, что слова могут быть ласковыми, а голос — совсем иным? Есть такая пословица: мягко стелет, да жестко спать. Народная мудрость приметила.
Сдается мне, что все, кто одарен от природы добрым голосом, должны быть именно врачами. Однако наше здравоохранение не принимает такие данные во внимание. И напрасно! Выпускники мединститутов и медучилищ неплохо знают, сколько в человеке костей, сколько мышц, другие даже запомнили бороздочки с трудными названиями, еще лучше освоили, какие таблетки и от чего именно надо выписать (не все, конечно, некоторые посматривают на предлагаемую или принятую дозировку).
Да что тут ругать врачей. Так их «воспитывают». Понять их можно. За дверью ждут приема по 20–30 человек. Как тут внимательно отнестись к пациенту? Всего пять-семь минут получается на каждого. Вот и выходит, что не только посмотреть на цвет его кожи нет времени, но и на самого больного. А на лице буквально все написано, если вглядеться. Однако именно на «вглядеться»-то и не хватает минут. Только пожалеть и можно наших эскулапов.
А сейчас я расскажу не о психотерапевте, а о докторе другой профессии.
Поднимите руку те, кто без страха относится к бормашине? Правильно, никто не потянул руку вверх, потому что ее все боятся как огня. Оттого и зубы у многих гнилые, что запускают их, не в состоянии заставить себя отправиться в кабинет, где стоит зубоврачебная аппаратура.
А между тем даже от нее можно избавиться при помощи ласковых слов, сказанных добрым голосом. Не верите? Почитайте ниже мои строчки!
Однажды мне ремонтировала прохудившийся зуб прелестная молодая особа. Ковыряет там в дупле, а сама тем временем рассказывает мне кое-что из своей детской жизни (которая была, как я поняла, совсем недавно — молоденькая врач-то).
И вот вместе с нею как-то сразу я оказываюсь в какой-то заброшенной деревушке в летний период. Иду по полю и вижу пастушка с коровами. Разговорилась с ним и не замечаю, как одна из его коровок, черная и огромная, с рогами, как у того северного оленя, приметила мой красненький сарафан (врачихин, конечно) и стала как-то странно косить на меня своим лиловым глазом.
Не прошло и пяти минут, как крупное животное по непонятной причине слегка опустило голову, отчего громаднущие рога оказались на одном уровне с моей (то есть врачихиной) белобрысой головенкой, и шагает прямо ко мне этак браво, не скрывая своих намерений.
— Вот и все, милочка, — слышу я, словно издалека (ибо, как вы поняли, все еще пребываю в деревеньке), голос стоматолога. — Осталось только пломбочку поставить. Славно я ваш зубик почистила, все, что было в нем худого, вынула, вместе с оставшимся нервом. А вы просто молодчина, не шелохнулись…
А я сижу и только об одном у меня мысли в голове: что же, та черная корова боднула ее, моего милого доктора, или сумела убежать шустрая девчонка в красном сарафанчике, которая в данную минуту обозревает мой рот с таким вниманием с высокого кресла…
Пока она готовила материал для пломбочки, я сообщила, когда она мне позволила закрыть рот, чем занято мое воображение, какой вопрос я не могу решить без ее помощи. Врач хохотала так, что выронила тоненькую палочку, которой она орудовала.
Тут мы с нею заметили, что дальнейшей судьбой городской девчушки заинтересованы буквально все, кто сидит в данную минуту с открытым ртом в просторном зубном кабинете.
Как оказалось, бык (а именно он хотел забодать гостью маленького пастушка) помчался за нею, но… Знаете, в конце деревни с двух сторон ее, всегда имеются ворота, которые и предназначены для того, чтобы скотина не заходила на территорию без надобности. Простые, сделанные из тонких стволов, расположенных горизонтально, на расстоянии сантиметров тридцати друг от друга.
В такой вот промежуток юркнула девочка и побежала по деревне. А разъяренный преследователь с налитыми кровью глазами зацепился рогами и остановился как вкопанный.
Девочка в красном сарафанчике спаслась от страшного преследователя, а я в результате данного рассказа от не менее страшной бормашины. Надо сказать, что из других санаториев и домов отдыха многие стремились попасть именно к ней, моей волшебнице, так что впечатление о ее «золотых» ручках не было только моим.
Позднее я поняла, что дело вовсе не в ручках, а в ее милом журчащем, как ручеек, голосе, который, представьте себе, напрочь снимал ужасную боль (не буду о ней подробно рассказывать, сами знаете, что такое, когда вынимают нерв). Многие, очень многие из вас, мои дорогие читатели, обладают такими целительными голосами, уверяю вас. Только вы об этом не знаете, не понимаете, какой дар вы получили еще при рождении. Расскажу о себе, чтобы доказать вам.
Работая на радио, я часто получала письма почти одинакового содержания.
— Как зовут того корреспондента, которая вела репортаж вчера в шесть тридцать утра по Москве? Дайте нам, пожалуйста, ее телефон. Мы с мужем ждем ее голоса, он нас успокаивает…
— Девушка, нельзя ли с вами познакомиться (мне в ту пору шел 33-й год), вы в среду рассказывали о народном контролере таким красивым голосом. Он дал мне заряд на весь рабочий день, а у меня работа трудная…
— С тех пор, как мы встретились с вами в парткоме нашего завода, невидимая ниточка пролегла между нами. Ваш голос забыть невозможно…
«Когда вы читали о фильтрах (они стоят в автомашинах), я даже перестала чистить картошку, заслушалась: у вас такой удивительный голос…», — сказала мне жена человека, в дом которого я приехала, чтобы взять интервью.
Десятки писем о моем голосе. Было обидно, что люди не писали о содержании услышанного, хотя нередко мои материалы вывешивались на красную доску.
Мы в редакции весело смеялись, помню, особенно над «невидимой ниточкой», которая возникла в партбюро… Конечно, ни я, ни мои коллеги не брали в толк, что же происходит.
А между тем очень давно моя трехлетняя дочка все мне объяснила. Но я не обратила внимания на ее слова, хотя говорят: устами младенца глаголет истина.
Она воспитывалась у бабушки, потому что болела на севере, виделись мы всего два месяца в году. Готовясь к встрече, я выучивала много сказок, но неизменно слышала, когда укладывала ее на ночь:
— Расскажи про Иванушку и Аленушку, — так просил мой ребенок и не закрывал глазок до последнего словечка в сказке.
— Но ведь я знаю другие, тоже интересные, — говорила я.
— Нет, я хочу только про Иванушку и Аленушку…
И все двадцать дней каждого отпуска я с небольшими вариациями ходила с сестричкой и братцем по лесным тропинкам, блеяла ягненком, когда колдунья заколдовала Иванушку и он перестал быть мальчиком, плакала, как Аленушка, о судьбе братца, попавшего в беду.
После полугодовой разлуки многое изменялось в дочке, но не уменьшалась ее любовь к сестричке и братцу. Через год я, надеясь, что понадобятся наконец-то и другие сюжеты, привозила в памяти еще одну сказку.
— Жил-был на свете Буратино… — начинала я.
— Нет, не хочу про Буратино, лучше расскажи еще раз о…
— Иванушке с Аленушкой?
— Да, да!
— Но я вчера, как приехала из Ленинграда, на ночь ее рассказывала, — сопротивлялась я.
— Ну мама, как ты не понимаешь: важно не то, что ты рассказываешь, а то, как ты рассказываешь, — произнесла, глубокомысленно морща лобик, моя девочка трех лет от роду.
И так до самого окончания сказочного периода.
Ознакомительная версия.
