Банное было одним из озер, образованных обильными подземными ключами на месте современного детского парка «Черное озеро». И тут располагалась очень древняя мыльня, значившаяся впоследствии по «Казанским писцовым книгам 1566–1568 годов» как «баня на Поганом озере, в Воздвиженской улице». По дощатым трубам к ней подводилась вода из близлежащих Белого и Черного озер, а затем отводилась в Поганое озеро у самой Казанки — реки.
«Черное озеро наполнялось прежде (до построения Казани князем Мещерским) из весьма обильных ключей с мягкой, чистой и здоровой водой, которая по трубе переливалась в Банное озеро, имевшее по сему всегда прозрачную свежую воду, — писал в 1833 году профессор Казанского университета И.Ф. Яковкин в журнале «Заволжский муравей». — Вода Черного озера была столь превосходна перед другими, что, по уверению старожилов казанских, со всего города Казани калачники и хлебопеки приходили за нею и брали, дабы в ней растворять свои калачи и хлеба для придания им пышности и приятнейшего вкуса».
Так обстояло еще в конце XVIII века. Но со временем все ожерелье озер превратилось в Поганое озеро. Виной тут были и бани, засорявшие их своими грязными стоками. В XIX веке озера засыпали, заложив на их месте сады. Там, где некогда располагалась банноозерская баня, теперь — стоянка автомашин. А было время, с раннего утра в банные дни спешил сюда простой люд. У огромных котлов с водой, встроенных в стену, целый день стояли облака пара.
Ханским баням выпало сыграть роковую роль во время осады Казани в 1552 году русским царем Иваном Грозным. Именно от Даировой бани удался подкоп к тайницкому ключу, снабжавшему осажденных питьевой водой. Взрыв его стал для казанцев большой потерей, а затем они оказались отрезаны и от ключевых ручьев Черного озера.
На месте ханских бань впоследствии строятся новые. И уже в «Казанской писцовой книге 1566–1568 гг.» значатся «на посаде 3 бани», «на Булаке 4 большие бани», «а сидят у тех бань целовальники на вере и банское забирают, а собрав отдают в государеву казну». Но в памяти людской еще долго отзывались отголоски былых ханских бань: название Даировой закрепилось за проложенной здесь новой улице, стали называть Банной улицу у нижебулачной мыльни. Даже заложенный на месте засыпанного в 1840 году Банного озера сад в одно время значился как Банноозерский.
Состоятельные казанцы предпочитали обзаводиться собственной баней. Свои мыльни строили также казанские монастыри и мечети, охотно предоставляя их «для приезжих людей» — купцов, военных, ремесленников. Услуга эта в конце XVI века стоила с человека по «полуденьге», т. е. полкопейки.
Конечно же, вряд ли могло обойтись без бани пятинедельное пребывание в Казани в ноябре — декабре 1638 года известного немецкого путешественника Адама Олеария, побывавшего перед этим с посольством шлезвиг — голштинского герцога в Персии. В его «Описании путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно» можно найти немало интересных наблюдений о народном «обычае мыться в бане». «Во всех городах и селениях у них множество общественных и частных бань, в которых всегда почти найдешь множество моющихся, — писал он с удивлением и нескрываемым восторгом, — и в бане, ложась на полках, велят себя бить и тереть свое тело разгоряченными березовыми вениками, чего я никак не мог выносить. За тем, когда от такого жару они сделаются красными и изнемогут до того, что уже не в состоянии оставаться в бане, они выбегают из нее голые, как мужчины, так и женщины, и обливаются холодною водою, зимою же, выскочив из бани, они валяются в снегу, трут им тело, будто мылом, и потом, остывши таким образом, снова входят в жаркую баню. Так как бани их обыкновенно устраиваются при реках или ручьях, то моющиеся в них из жару прямо бросаются в холодную воду».
А что же представляла собой тогдашняя торговая казанская баня? Торговыми их называли, потому что здесь как бы торговали мытьем, беря за это деньги. Просторный банный зал разделялся дощатыми перегородками на две половины, в которых отдельно мылись мужчины и женщины. Деревянная загородка разделяла пополам и огромный котел с водой, погруженный в печь и покрытый толстым деревянным кругом с четырьмя круглыми дырами, чтобы можно было черпать из них кипяток. Вдоль стен — деревянные лавки и полки, возле чана — гора шаек, а у двери лежал ворох веников. На полу или верхних полках устилались еловые лапочки, березовые веточки, «благовонные цветы и травы». Их вешали также у потолка. У дальней стены, возле каменки, устраивался высокий полог. Взбирались туда по ступенькам. Ходили в баню всем семейством. У входа встречал банщик с ящиком — брал банные.
Другим «разрядом» казанских бань были домашние. У богатых людей они строились с большим удобством: с обязательным предбанником, стены внутри обшивались липовыми гладкими досками. Обыкновенно мыться приглашалась вся родня и близкие соседи.
Отменной домашней баней отличался купец и фабрикант М.А. Михляев. Это в его доме останавливался, отправляясь в Персидский поход в 1722 году, Петр I, именно тут он отпраздновал свое 50–летие. Ну мог ли царь, справедливо считавший, что «без бани, как телу без души» не поинтересоваться, как обстоит с этим делом в Казани? Вряд ли. Сам он чтил баню с детства. Даже на голландских верфях, сооружая фрегат, сначала устроил баню. «Эликсиры хороши, а баня лучше», — не раз слышали от него приближенные. Незадолго перед приездом в Казань Петр I дал предписание «где можно, при банях завести цирюльни, дабы людей приохотить к бритью бороды, также держать мозольных мастеров добрых».
По душе пришлась казанская баня донскому казаку Емельяну Пугачеву, сосланному в здешний пересыльный каземат за уклонение от царской военной службы. Под конвоем, в сопровождении двух солдат, спешил он по субботам к знакомому купцу Ивану Крохину принять баню. Тот помог ему устроить побег, а через год с небольшим казачий атаман вновь объявился в Казани, но уже во главе крестьянского войска. Вот как описывает его встречу с купцом Крохиным писатель Вячеслав Шишков в своем историческом повествовании «Емельян Пугачев»:
— «Ну, гостенек, дорогой, пойдем — ка наперед в баньку, в мыленку, с великого устаточку косточки распарить.
— Ништо, ништо, Иван Васильевич! — обрадованно воскликнул Пугачев и даже крякнул. — До баньки я охочь.
Провожали в баню гостя и хозяина два рослых молодца с фонарем. Шли огородом, садом. Путанные тени от деревьев елозили, растекались по усыпанной песком дорожке. Пахло обрызнутыми дождем густыми травами, наливавшимися яблоками, волглой, разопревшей за день черной землей.
Обширная бревенчатая баня освещена была масляными подвесными фонарями. Липовые, чисто, добела промытые с дресвой скамьи покрыты кошмами, а сверху — свежими простынями. На полу в предбаннике вдо¬сталь насыпано сена, прикрытого пушистым ковром. На полках — три расписных берестяных туеса с медом да с «дедовским» квасом, что «шибает в нос и велие прояснение в мозгах творит». На особом дубовом столике — вехотке суконки, мочалки, куски пахучего мыла. Мыловарнями своими Казань издревле славилась. В парном отделении, на скамьях, обваренные кипятком, душистые мята, калуфер, чабер и другие травы. В кипучем котле— квас с мятой — для распаривания березовых веников и поддавания на каменку.
В бане мылись вдвоем, гость да хозяин, говорить можно было по душам, с глазу на глаз. Купец принялся ковш за ковшом поддавать. Баня наполнилась ароматным паром. Шелковым шелестом зажихали веники. Парились неуемно. А купец все поддавал, не жалея духмяного квасу. Пар белыми взрывами пыхнув, шарахался вверх, во все стороны.
Приятно покрякивая и жмурясь, Пугачев сказал:
— Эх, благодать! Ну, спасибо тебе, Иван Васильевич!.. Отродясь не доводилось в этакой баньке париться. На што уж императорская хороша, а эта лучше.
— С нами бог! — воскликнул купец в ответ. — А не угодно ли тертой редечкой с красным уксусом растереться?
— Давай, давай.
Терли друг друга, кряхтели, гоготали, кожа сделалась багряною, пылала. В крови, в мускулах ходило ходуном, и на душе стало беззаботно и безоблачно».
Банную приверженность Е. Пугачева отобразил в «Капитанской дочке» и А.С. Пушкин. О том, как тот «парился жарко» знаменитому поэту довелось много слышать во время его известной поездки в Поволжье и на Урал, в том числе и Казань, где он побывал в сентябре 1833 года. Здесь, кстати, его познакомили с местной поэтессой Александрой Фукс, дальней родственницей того самого казанского купца, у кого любил баниться Е. Пугачев: она приходилась племянницей «первого русского романтика», поэта П.Г. Каменева, зятя И.В. Крохина. Пушкин нанес визит вежливости и казанскому военному губернатору С.С. Стрекалову, который «опекал» его, будучи военным губернатором Грузии, во время «путешествия в Арзрум» в 1828 году. Генерал считался страстным поклонником «славных тифлисских бань», с восторгом описанных Пушкиным в путевом очерке.
