Но именно это же место, этот самый ракурс от аникушинского памятника Пушкину некоторое время спустя проявил себя и в иной ипостаси – я сказал бы даже, в загадочной. Дело было так: к нам в Питер приехала немалая семья моих свойственников – то есть родственников Галины, жены моего старшего сына Сергея. И мы решили показать этим прекрасным людям из Краснодара всю удивительную, божественную красоту нашего города. Наняли на полдня микроавтобус и отправились в путь по набережной, мостам, паркам, к самым красивым дворцам и самым вдохновенным памятникам. День был яркий, летний, с безоблачного голубого неба вовсю сияло приветливое солнышко, и естественно, что мы не могли миновать раскинувшегося во всей своей роскошной красоте цветущего сочной зеленью ансамбля величественных зданий, широко распростершихся за памятником поэту. Когда мы вышли из машины и пошли семейной группой к постаменту, среди прогуливающегося многолюдья я по принципу контраста не смог не вспомнить о впечатлении, поразившем меня именно здесь в незабываемую морозную лунную ночь. И я рассказал своим родичам о том эпизоде. Рассказывая, я краем глаза видел, что спиной к нам стоит и неподвижно разглядывает памятник какой-то внешне невзрачный, небольшого росточка пожилой мужчина. И вдруг, когда я завершил на полной искренности свое повествование, он повернулся ко мне и, улыбаясь, спросил:
– Так когда это, Юра, было, ты говоришь? В декабре?
«При чем тут Юра? И почему этот старичок считает возможным столь безапелляционно вторгнуться в наш семейный разговор?» – такой была моя первая, естественная реакция. Но я глянул на вопрошающего, который смотрел на меня, ласково прищурясь, и воскликнул, действительно потрясенный этим совпадением:
– Мишенька! Михаил Константинович!.. Ты-то как здесь? Неужто за свою жизнь еще на свое дитя не нарадовался? Сережа, Галя, родичи мои, это же сам Михаил Константинович Аникушин, и надо же: он пришел сюда как раз тогда, когда мы приехали к его Пушкину!
Здесь надо пояснить, что в прежние времена в Ленинграде члены различных творческих союзов достаточно часто общались между собой на общих семинарах, практических и теоретических конференциях, общались в неформальной обстановке. По его приглашению мне доводилось бывать в его мастерской неподалеку от Песочной набережной; встречались мы прежде и в высоких городских инстанциях, где он хлопотал об улучшении жилищных условий для скульпторов и архитекторов, а я – о своих подопечных, непризнанных гениях из «Клуба-81». Но достаточно давно мы уже не встречались, и вот такая встреча, и в таком месте, и по такому поводу!..
Конечно, не стану здесь рассказывать о восторге своих родственников, об их приглашении великому скульптору посетить их в Краснодаре, где ему была обещана самая радушная встреча, не буду рассказывать ни о том, как старательно записывал он их адреса, притушив лукавый огонек в глазах, ни о том, как несколькими словами перебросились мы с ним о ситуации, сложившейся в искусстве, – я акцентирую внимание на том, что эта как бы случайная встреча в том месте, где с необыкновенной мощью генерировались, излучались сверхтонкие вибрации совершенства и гармонии, да еще в присутствии одного из бессмертных творцов этого ансамбля, конечно же, стала одной из важнейших причин, накрепко, крепче обычного, соединивших обе ветви нашей семьи. Думаю, что прочность отношений и взаимоуважительность всех ее членов – и малых, и старых – в огромной степени опирается на впечатления, полученные в тот солнечный день и в тот солнечный час.
Граждане читатели, а не походить ли вам семейными коллективами, просто так походить, без особых разговоров, опустив на время бытовые заботы из внимания, там, где осенит вас дух великих мастеров искусства? К сожалению, с Аникушиным вы уже не встретитесь, уже не пообщаетесь и с Евгением Лебедевым – так же, впрочем, как невозможно сейчас будет раскланяться ни с Растрелли, ни с Воронихиным, ни с Клодтом. Но те всепроникающие излучения вечной красоты, которую эти и многие другие известные и безвестные мастера оставили навек в своих созданиях, погружение в эту ауру, если вы откроете свои железобетонные створки для проникновения ее в ваше нутро, способно многое повернуть в добрую для вас сторону!
И еще одна мысль в связи все с тем же ансамблем на площади Искусств: как я понял, Аникушин приходил к своему Пушкину на свидание очень часто. Разумеется, ему, не узнанному, было любопытно следить за тем, как воспринимают люди его любимое детище. Но главная цель этих встреч ваятеля со своей скульптурой, думаю, была все же другая: он вновь и вновь переживал радость от встречи с совершенным творением рук своих. Он въяве видел и ощущал, что жизнь его удалась, что он сумел реализовать себя как человек, как мастер. Конечно же, созданию этого памятника предшествовал исполинский труд, огромная черновая работа, но вот все эти подсобные во времени леса и стропила убраны, и – вот оно, твое создание, воплощение твоего духа – перед тобой. И мне кажется, я смею так думать, что этот эпизод имеет много более широкое значение, чем встреча представителя искусства с созданным скульптурным шедевром.
Нет, полагаю, что любой из нас, в какой бы из сорока тысяч зарегистрированных ныне на земле профессий ни трудился, способен создать нечто, чем мог бы гордиться, что его как автора, как творца грело бы всю жизнь и поднимало бы его самоуважение. Те, кто живут на халяву, подобного наивысшего взлета чувств никогда не познают; для всех же тружеников этот путь к наивысшей радости творца открыт. Для преподавателя это может быть лекция, после которой студенческая аудитория спонтанно взрывается аплодисментами; для домашней хозяйки это может быть плод ее огромных трудов, идеальная семья, которой она законно может гордиться; для менеджера – безупречно работающая фирма, заслуженно завоевывающая одну высоту за другой; для стоматолога-протезиста – это челюсти, возвращающие его обезображенной пациентке не только способность нормально питаться, но и женственность, и т. д., и т. п.
Искусство как модель человеческого творчества, как символ того совершенства, которого может в своем деле достичь любой из людей – это своего рода средоточие, точка сборки человеческой жизни вообще, но это же и, простите, один из могущественнейших регуляторов нашего здоровья. Всепокорнейше осмелюсь напомнить, что радость, что удовлетворение, что чувство законной гордости есть то самое идеальное состояние нашей психики, от которого напрямую зависит благоденствие и нашего телесного здоровья. Да, не каждый человек способен создать роман или симфонию, но каждый способен сотворить себя, своего ребенка, своего мужа, свою семью как прекрасное, гармоничное произведение искусства.
Лирическое отступление – оно же наступление – о российском эгрегоре
К счастью для нас, русских, россиян вообще, проживающих на безбрежных неоглядных просторах нашего отечества, с его удивительными и разнообразными ландшафтами, с его великолепными памятниками культуры, традиции отнюдь не ограничиваются ни последними годами, ни предпоследними десятилетиями, ни даже предшествующими новым временам многими веками. По счастью для нас, и сама природа, и само выдающееся искусство наших предков и наших великих соотечественников способны пробудить в наших душах чувство прекрасного, активизировать все те зоны нашего естества, которые и запрограммированы на восприятие истинно человеческих ценностей – более тонких, качественно более высоких, чем интересы вещественного потребления. За текучкой повседневности, за умными или пустыми спорами, за постоянной занятостью не забываем ли мы иногда, что мы, русские, – дети великого и древнего, могучего и очень своеобразного народа? И бывает, нужна сильная встряска, даже потрясение, для того чтобы нечто, много раз виденное, слышанное, хорошо известное, кажущееся, может быть, тривиальным, вдруг раскрыло перед тобой свое сокровенное содержание. Со многими так бывало в чрезвычайных условиях, на войне, например. Но к этому же могут привести и обыденные внешние обстоятельства...
citeГруппа сотрудников Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР, в котором я тогда работал, летом отправилась в село Михайловское Псковской области – в пушкинские места.
citeПоезд из Ленинграда прибыл во Псков около пяти часов утра, у нас оставалось свободное время, и мы отправились осматривать город. Быстро пройдя два-три километра по широкому зеленому проспекту, застроенному светлыми домами, мы вышли в центр – к большому мосту через реку Великую. И как-то сразу, вдруг, взору открылась необыкновенная панорама: на фоне низких дождевых туч, над темной, широко несущейся рекой, которая когда-то и дала нынешнему Пскову его имя (Пльсков – стоящий над плеском), возник белый город: крепостная стена, башня, массивный монастырь, церквушки, звонницы, каменные торговые палаты. Мы бродили среди утреннего безмолвия и читали: постройка XVII века... XVI... XIV... XII века. Постройки эти очень просты: никаких хитросплетений, никаких мелких деталей, ясные и спокойные сочетания линий. Но сочетания эти настолько гармоничны, формы так пропорциональны и соразмерность так идеальна, как бывает лишь в классических творениях, над которыми не властны века. В тишине как бы струилась прекрасная, несказанно волнующая душу мелодия – песня, выраженная в камне. Это была русская песня!
