Ослик заинтересовался:
— А у меня какого вида? Бабушка или тётушка? Крупная или мелкая?
— Одному лень мешает бегать, другому ходить. А третьему и сидеть-то лень, — продолжал сад. — У кого-то она размером с комара. Хлопнешь, и нету! А может быть такая, которую и лопатой не пришибёшь. Твоя хорошо известна — братец-лень по имени Танбал. И похоже, он очень велик!
Шухлик сразу увидел братца Танбал а. Ох, до чего толстый, неповоротливый и равнодушный, как бегемот. Вот разлёгся на дороге и не позволяет ослику заняться собой. Даже не даёт в сад войти, который все-г о-то в двух шагах. Возможно ли договориться с Тан-балом или придётся бороться?
— Разрешите пройти, — вежливо попросил Шухлик.
Но Танбал и ухом не повёл. Глаз не приоткрыл.
— Прочь с дороги! — крикнул тогда рыжий ослик. Ни ответа, ни привета! Лежит братец-лень, как бревно.
Шухлик упёрся плечом, лягнул копытом и спихнул его в канаву. Очухался наконец Танбал. Заворчал, заёрзал, норовя из канавы выползти.
— Так легко от меня не избавишься! — пыхтел он и сопел. — Эй, запомни, куда бы ты ни отправился, сорок дней буду на твоём пути! И посмотрим ещё, кто кого!
"Ну и братец у меня! От такого натерпишься!" — подумал Шухлик.
Вошёл в сад Багишамал — и очнулся под гранатовым деревом.
Уже рассвело. Рядом сидел тушканчик Ука, разглядывая «фонарь» на лбу рыжего ослика.
— Откуда такая прелесть? — спросил он.
— Бодался вот с этим деревом, — честно ответил ослик. — Довольно-таки весело! Быстро засыпаешь и видишь поучительные сны.
— Везёт некоторым! — сказал Ука и ускакал по своим делам.
"Какой милый тушканчик, — подумал Шухлик. — И хвост у него с кисточкой, как у меня!"
Оглядевшись, он заметил рядом пустую корзинку. Все добрые чувства, которые там оставались, вернулись обратно к Шухлику. Вместе с улыбкой. В общем-то, он прекрасно чувствовал себя этим утром, будто освободился от кучи мусора, мешавшей видеть, слышать и дышать.
Мимо, постукивая иголками, проходил угрюмый дикобраз Жайра. Шухлик кивнул ему:
— Привет! Доброе утро!
И дикобраз вдруг расцвёл, как диковинный цветок, вроде огромного репейника. Начал шаркать ножками и похрюкивать:
— Привет! Рад вас видеть! Утро очень доброе! — Глядел он, правда, исподлобья, но такая уж физиономия у дикобраза. Иначе глядеть не может.
Шухлику хотелось улыбаться всем подряд и говорить: "Доброе утро!" А потом: "Добрый день" и "Добрый вечер". Он скакал по саду, как тушканчик Ука, помахивая хвостом с кисточкой. И едва не наступил на крысу Каламуш, которая, принюхиваясь и чихая, сновала меж деревьями с узелком на спине, будто собралась в дальнюю дорогу.
— Здравствуйте! — крикнул Шухлик. — Добрый день!
Крыса вздрогнула и поднялась на задние лапы.
— Прощай, рыжий пень! — ухмыльнулась она. — Я покидаю этот паршивый сад — здесь слишком чисто для меня. А поблизости есть подходящее местечко.
Ещё накануне Шухлик, если бы и не сказал, то непременно подумал: "Какая противная крысина!" Однако теперь, расставшись с дурными чувствами, он спросил:
— Хотите, подвезу?
— Ты что, в самом деле такой улыбчивый болван? — огрызнулась крыса. — Или просто придуряешься? — Оскалилась и заспешила прочь из сада Багишамал, попискивая на ходу: — Дурень, скотина и обалдуй!
— Прощайте, — ответил Шухлик и на минуту погрустнел, задумался: не стоило ли сохранить в корзинке хотя бы парочку поганок или навозных мух?
Конечно, нелегко становиться с каждым днём лучше, хоть на куриный шажок. Но всё же стоит попробовать. Это так приятно и празднично! Ощущаешь, что не только ты, но и весь мир вокруг стал чуть-чуть поучше. Ну самую малость. На дне корзинки.
Нет-нет, Шухлик ни с кем больше не собирался прощаться.
Все были ему приятны. Как славно кукует без умолку кукушка Кокку! А до чего же умелый фокусник Хамелеон — то жёлтый, то рыжий, то фиолетовый! И сурок дядюшка Амаки так любезен, будто всю жизнь обучался хорошим манерам. Ну, и выдра Ошна тоже славная сестричка — любо-дорого поглядеть на её фигурное плавание.
"Чудесно, — прислушивался к себе ослик, — когда на душе нет злости! Так легко и чисто, будто только что искупался в пруду".
На берегу сидел, как красный перчик, дайди Диван-биби. Он возился в сырой глине, ловко вылепливая небольшие фигурки людей и животных, точь в точь настоящие. Кого-то они напоминали Шухлику.
— Давненько не виделись, — сказал дайди. — Кажется, за прошедшую ночь вы здорово изменились, мой дорогой садовник! Не считая «фонаря» во лбу, заметен и внутренний свет, который лучится из ваших подслеповатых глаз. Что же случилось?
Шухлик не знал, как всё объяснить. Рассказывать о корзинке с чувствами? О беседе с садом Багишамал? Да то ли было это, то ли не было!
— Мне кажется, — потупился ослик, — что я как-то очистился. Даже вижу яснее.
— Прекрасно! — воскликнул дайди. — Как интересно! Наверное, и память у вас прояснилась. Приятно, думаю, вспомнить хозяина Дурды, продавшего вас на базаре. Доносчика козла Таку. И уж конечно, добросердечного Маймуна-Таловчи, с которым вы были, как говорится, не разлей вода!
Шухлик не ожидал такого подвоха. Особенно сегодня ему меньше всего хотелось бы думать о тёмном, мрачном прошлом. И горло перехватило, и голова помутилась от былых обид и оскорблений. Он услышал знакомое жужжание навозных мух. Вот они, тут как тут! Добрались из пустыни. Облепили ослика. И солнечный день обернулся пасмурным.
Шухлик стряхнул мух, но они кружились рядом, не оставляя его в покое. Подоспели на помощь еноты-полоскуны, размахивая полотенцами. Ну никак не удавалось разогнать этот мушиный рой. На редкость приставучие отборные насекомые!
— Оказывается, не так-то просто освободиться от дурных чувств и помыслов, — заметил Диван-биби и протянул глиняное изваяние, в котором Шухлик сразу признал Маймуна-Таловчи. — Пожалуйста, он в твоей власти! Делай с ним что хочешь.
Понятно, ослик с превеликим удовольствием растоптал бы этого глиняного болванчика! Да только неловко было крушить искусную работу. Ведь сам Диван-биби старался, лепил.
— Легче всего разбить и растоптать, — согласился дайди. — Не слишком приятная персона! Но поверь старому бродяге — Маймун-Таловчи тоже Божье создание, и где-то глубоко в душе у него должен быть свет.
— Вряд ли, — возразил Шухлик и едва не проглотил особенно назойливую муху.
— Конечно, сама душа одичавшая, — вздохнул Диван-биби. — Заброшенная, позабытая хозяином. Вроде одинокой и глупой крысы Каламуш, которая бежит сейчас с узелком по пустыне. Мне жалко эту глухую и слепую, заблудшую душу! Она страдает, как безногий инвалид, до которого никому нет дела.
И Шухлика вдруг охватила жалость, вытеснявшая злость и обиды. Он даже погладил глиняного болванчика по голове, отчего тот преобразился, похорошел, чуть ли не озарился изнутри.
— Знаешь ли ты, что такое прощение? — спросил дайди. — Это чудесное исцеление, избавление и помилование! Не только для того, кого простили, но, в первую очередь, для того, кто простил. Если в тебе есть сочувствие, иначе говоря, прекрасное соцветие из добрых чувств, ты способен простить.
Диван-биби расставил перед осликом знакомые фигурки. Кроме Маймуна-Таловчи тут были прежний хозяин Дурды, предатель-козёл Така, хозяйка Чиён и надменный вождь сайгаков Окуйрук.
Ослик с грустью разглядывал их. "Они не ведали, что творили", — подумал Шухлик. Скорее, услыхал эти древние-древние, немногим младше Валаамовой ослицы, слова, долетевшие неизвестно откуда.
Злость и обиды его исчезали, испаряясь, как грязные лужи под солнцем. И навозные мухи сразу сгинули, будто и не было.
— В этом мире нет совсем плохих и пропащих, — говорил меж тем Диван-биби, передвигая так и сяк фигурки. — Хотя много потерянных, которые не знают, куда идти. Бродят в дремучем лесу или в бескрайней пустыне.
Огрызаются и нападают первыми. Страдают, не понимая этого. Кусаются, потому что сами боятся — дрожат от страха, переполнены страхом. Только покажи им, что не робеешь и не злишься. Дай понять, что просто жалеешь, даже сочувствуешь, и всё изменится. Прежде всего для тебя!
Шухлику вновь стало легко, как утром, когда он только что очнулся под гранатовым деревом. Да нет — намного легче!
Пожалуй, мог бы вспорхнуть, чуть оттолкнувшись копытами. Он был переполнен соцветием добрых чувств, как воздушный шар горячим дымом, — вот-вот полетит!
Диван-биби, придерживая его за хвост, остерегал:
— Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый Божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять его. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, — кивнул он в сторону родника.
