В доме появился человек — в пограничной фуражке, в крепко пахнущих сапогах, поднял Бурана над головой и спрятал на груди. А проснулся Буран уже среди высоких сопок во дворе, где оказалось много-много собак — и больших и маленьких.
Было их здесь больше, чем людей. Они все лаяли, и от этого хотелось и лаять, и валяться, и прыгать. Можно было потрепать за ухо какого-нибудь щенка и вместе с ним барахтаться на траве до тех пор, пока не приносили тарелку с вкусной едой.
Но скоро эти веселые глупости кончились. Бурана и товарищей взяли на поводки, которые они тут же стали грызть.
Буран тоже куснул раз-другой, но вспомнил, как красиво ходят крепкие взрослые собаки, и сам пошел на поводке рядом с вожатым — крепко и важно. А вожатый сказал:
— Вот и хорошо! Молодец!
Молодец! К этому слову он скоро привык, собственному имени. За бум — молодец, за барьер — молодец. Потому что все, что у других не получалось, у него выходило. А если получалось не сразу, то он сам начинал все делать снова, потому что любил, чтоб у него получалось все.
И за это вожатый еще радостней говорил ему:
— Молодец! Ты смотри, какой молодец! Просто умница.
Правда, и с молодцами, если все время твердить «молодец, молодец», могут случаться неприятности.
Стал Буран молодым крепким псом. Он уже хорошо знал и как берут нарушителя, и как прорабатывают след: кому он принадлежит, какого размера, сколько времени назад оставлен. Это-то Буран определял лучше других. И случалось, люди говорят: «Три часа назад!» — а Буран прикидывает: «Нет. Три часа — это половина ночи. А след оставлен ночь назад!»
След он брал хорошо. Как-то его вожатый — первый вожатый — проложил след по верхам валунов, а не по самой земле. Пустили собак: «Ищите!» Никто не нашел. А Буран понюхал, понюхал: след вроде не по траве идет, а в воздухе качается. И чем ближе к камню, тем запах его сильней. Вспрыгнул Буран на валун — и пошел с камня на камень!
С той поры стали его отличать.
А начальник одной заставы посмотрел и говорит:
— Ну что ж, неплохо работает. Правда, были собаки, которые за полкилометра лезвие находили!
А вожатый сказал:
— Хотите, окурок за километр спрячу.
— Ну, окурок! Окурок самый бездарный лодырь унюхает.
— Давайте гвоздь!
Вожатый дал понюхать Бурану гвоздь — Буран и сейчас еще помнил его кислый железный запах, — потом пустил пса с поводка, и через полкилометра Буран вытащил его за сараем из старой рисовой соломы…
Вот когда на Бурана посыпались почести. Лучшую похлебку — ему, лучший кусок — ему. На показ — его. Он даже стал посматривать на бывших приятелей свысока.
И собаки стали поглядывать на него с недовольством: «Как бегать — кто-то другой, а как показывать и прикармливать — так Бурана».
Это Бурану не понравилось. Но за что его невзлюбили, он понял не сразу.
А вот вожатый, хороший человек, понял с ходу и сказал:
— Пора ему на работу. Портят собаку. Ишь, аристократа сделали. Работать надо!
И повез Бурана на заставу.
Вот тут-то и попал Буран в историю. Но, может быть, без этой истории и не стал бы он настоящей честной собакой. А чтобы быть настоящей, собаке нужно чувствовать себя честной.
Работал-то Буран честно всегда, когда бы ни подняли. И в стужу, и в дождь, и в снег.
Но рядом с ним в собачнике были еще два пса. Пират и Сардар. И между ними была не только железная сетка, но и глухая неприязнь.
Собаки не говорят, но мысли и чувства друг друга понимают и на расстоянии. Буран сразу уловил, как старый, с порванным медведицей ухом Сардар бросил на Пирата презрительный взгляд, который на человеческом языке означал бы приблизительно: «Вор и пройдоха!»
Бурану и самому сытый и нагловатый Пират не понравился сразу. Выглядел он и важным и высокородным, но, глядя на него, Буран вспомнил вдруг далекую-далекую картину.
В питомнике, в том первом его питомнике, ходили рядом разные псы — и добрые и заносчивые, и очень крепкие и послабей. И смотрел он на них на всех с почтением и уважением.
Однажды, когда он катался с приятелем по траве, вдруг, в один миг, что-то произошло. Несколько собак — и недавно гордые, и заносчивые — сразу забились в клетки и, поджав хвосты, трусливо затявкали и заскулили.
А другие рванулись вперед, ощетинились, в глотках их заклокотало, и они приготовились к бою. На рыжей сопке появился громадный полосатый зверь и издал отрывистый, сотрясающий горы рык.
Но собаки ощерились и бросились вперед так, что зверь, рыкнув потише, хлестнул себя хвостом по бокам — и ушел.
И маленький Буран почувствовал себя крепко и гордо, потому что он тоже, не испугавшись, лаял изо всех сил и готов был броситься в драку. Он был с теми, кто выступил против врага!
Пират, как ему показалось, сразу поджал бы хвост.
Не понравилась Бурану его морда и то хвастливое выражение, с которым он смотрел вокруг. «Подумаешь, работяга! Сейчас я этого Сардара подразню, я его облапошу».
Он даже поглядывал на Бурана с приглашением: может быть, подразним вместе?
Но Бурану такие выходки были не по нраву. Правда, Сардар тоже не совсем пришелся ему по нутру. Иногда Бурану казалось, что старый пес зря скандалит и бросается на сетку нахального Пирата, потому что тому постелили больше сена, или рычит, оттого что клетку у Пирата вычистили раньше и лучше, чем у него.
И только потом он понял, что старый Сардар не брюзжит, не скулит, а требует справедливости. Нельзя делать хорошее тому, кто нечестно живет, плохо работает и готов утащить чужой кусок!
А сам Сардар работал очень хорошо. Даже когда лежал у себя в клетке, он работал.
Положив голову на лапы, он все равно работал. Носом и умными глазами он прорабатывал свою тысячу раз исхоженную территорию. Сардар всегда держал ее всю в уме и даже на расстоянии видел и чувствовал все, что там происходит: и где идет осторожный олень, и где роет корешки кабан, и где потопал за виноградом медведь…
И если что-то было не так, он приподнимал голову и ворчал: почему его не зовут по тревоге? Пора наводить порядок!
Он так четко все представлял, что лежавший за перегородкой Буран тоже начинал видеть ту территорию. Он улавливал в это время все, будто у него были глаза Сардара.
А вот когда он улавливал чувства Пирата и начинал смотреть на все его глазами, у Бурана словно бы под боком появлялась куча свежего сена и начинала дымиться вкусная миска с похлебкой. Иногда это была почему-то миска Сардара.
А почему — Буран увидел позднее.
Однажды собакам принесли миски теплой похлебки. Сардар, понюхав, отошел в угол, чтобы запахи не дразнили, пока похлебка не остынет, и стал вглядываться в свою территорию, работать.
И тут, приподняв край железной сетки, Пират втащил зубами миску Сардара к себе и стал, жадно хапая, хлебать его еду, ехидно глядя, как будет вести себя Сардар. Возмущенный Сардар взвыл от негодования. Он бросался на сетку так, что прибежали и вожатый и повар.
Но за это время хитрый Пират успел мордой протолкнуть пустую миску на место, и повар, показав на нее вожатому, сказал:
— Старый стал твой Сардар. Лопать горазд, а бегать — дудки!
И это было несправедливо, потому что все было как раз наоборот.
Когда Буран встречал плутоватый взгляд Пирата, в голове его тоже начинали твориться непонятные вещи. Он вдруг заранее хитрил, не хотел идти по тропе, его подмывало вытянуться и раскинуть жалобно лапы. Буран начинал на себя ворчать и огрызаться. Это были не его привычки! Но он уже знал — теперь точно знал, что сейчас Пират будет притворяться.
Он и в самом деле однажды видел, как веселившийся недавно Пират вышел на тропу, понюхал, понюхал, потом заметался, взвизгнул и отчаянно стал смотреть по сторонам, не понимая, куда это делся след.
Вожатый потянул его дальше, но через каких-нибудь сто метров повторилось то же самое. Вожатый пнул Пирата, и Буран обрадовался, потому что это было справедливо! Можно было валять дурака на учебном занятии, когда от следа пахло ленью, потому что какому-нибудь человеку тоже было лень прокладывать этот след. Но хитрить, прикидываться на службе было подло. И вожатый так и сказал: «Ну и подловатый пес!»
Старый Сардар такого себе никогда бы не позволил! Он бежал лучше всех, в любую погоду, когда сытый Пират, прикинувшись захворавшим, валялся на мягком сене.
Как-то целую неделю шли на участке холодные дожди. И так же часто, как шли дожди, приходилось псам бегать в наряд. Но теперь не трем псам, а двум. Потому что как только пограничники подходили к Пирату, который совсем недавно хитро и нагло смотрел на соседей, он тут же ложился, клал на вытянутые лапы морду и начинал кряхтеть, скулить, ему щупали нос, уши, и вожатый разводил руками:
— Болен!
