Проехав ворота, я снова выбрался из машины, чтобы закрыть их, и тут сквозь слезы, туманившие взгляд, заметил нечто совершенно неожиданное. Рядом с дорогой было озерко, и среди заиндевевшего тростника, обрамлявшего его темную, твердую поверхность, глянцевито чернел какой-то клубочек. Я подошел поближе. Малюсенький, примерно шестинедельный котенок съежился в полной неподвижности, плотно зажмурив глаза. Нагнувшись, я осторожно потрогал пушистое тельце. Конечно, он мертвый — такой кроха никак не мог выдержать подобной стужи… Но нет, в нем еще тлела искорка жизни — на секунду ротик приоткрылся и снова закрылся.
Я быстро поднял малыша и сунул его себе за пазуху. Когда я въехал во двор фермы, ее хозяин как раз выходил из телятника с двумя ведрами в руках.
— Я привез вашего котенка, мистер Батлер. Он наверное заблудился.
Мистер Батлер поставил ведра и с недоумением воззрился на меня.
— Котенка? У нас сейчас котят вовсе нет. Никаких.
Я показал ему моего найденыша, и лицо у него стало еще более растерянным.
— Задача! У нас же тут черных кошек никогда и в помине не было. Всяких других хватает, а вот черных — ни-ни.
— Значит, он пришел откуда-то еще, — сказал я. — Хотя непонятно, как такой малыш мог проделать сколько-нибудь длинный путь. Просто загадка!
Я протянул котенка, и фермер бережно обхватил его заскорузлыми от работы пальцами.
— Бедняга! Еле дышит. Отнесу-ка я его в дом. Может, хозяйка что и придумает.
На кухне миссис Батлер была само сочувствие.
— Несчастненький! — Одним пальцем она пригладила свалявшуюся шерстку. — И мордочка такая милая! — Она поглядела на меня. — А это он или она?
Я быстро заглянул под задние лапки.
— Котик.
— Ага, — сказала она. — Сейчас дам ему теплого молока. Только сначала полечим его на старый лад.
Она направилась к большой черной плите, открыла духовку и посадила котенка внутрь.
Я улыбнулся. Способ, проверенный много раз на полузамерзших ягнятах. Их укладывали в духовку, и результаты часто бывали на редкость эффективными. Миссис Батлер оставила дверцу полуоткрытой, и мне был виден черный комочек внутри. Котенок словно бы не замечал, что с ним происходит.
Следующий час я провел в коровнике, подрезая разросшиеся задние копыта одной из его обитательниц. А когда, наконец, выпрямил затекшую спину, то почувствовал себя вознагражденным за длительные мучения. Приятно было видеть, как корова безмятежно опирается на задние ноги, обретшие почти нормальный вид.
— Дело! — сказал мистер Батлер. — Идемте-ка в дом, руки помоете.
В кухне, нагибаясь над бурой раковиной из обожженной глины, я опасливо покосился на духовку. Миссис Батлер засмеялась.
— Да жив он, жив! Подойдите, поглядите сами.
Углядеть котенка в глубине духовки оказалось непросто, и, засунув туда руку, я его потрогал, а он повернул ко мне мордочку.
— Почти пришел в себя, — сказал я. — Час в духовке сотворил чудо.
— Средство верное. — Фермерша извлекла котенка из духовки. — Видно, крепышом уродился, каких мало. — Она принялась капать с ложки молоко в крохотный ротишко. — День-два, и он сам лакать начнет.
— Так вы оставите его у себя?
— А как же. Назову Моисеем.
— Моисеем?
— Так вы же его в тростнике нашли, правда?
Я засмеялся.
— Совершенно верно. Хорошее имя.
Две недели спустя я вновь приехал к Батлерам, и все время посматривал по сторонам, не увижу ли Моисея. Фермеры редко держат кошек в жилых комнатах, и я полагал, что черный котенок, если выжил, присоединился к кошачьему населению служебных построек.
Кошки на фермах чувствуют себя отлично. Конечно, их не ласкают и не балуют, зато они, я убежден, ведут вольную естественную для них жизнь. Им полагается ловить мышей, но если охотничий инстинкт молчит, еды хватает и без грызунов. Кое-где выставлены плошки с молоком, и всегда можно наведаться к собачьим мискам, на случай, если в них осталось что-нибудь интересное. И в этот день я не мог пожаловаться на отсутствие кошек. Одни при виде меня пугливо убегали, другие держались дружески и громко мурлыкали. По булыжникам двора грациозно ступала кошечка табби, а в самом теплом углу коровника на соломе свернулся большой черепаховый кот. Кошачье племя умеет располагаться со всеми удобствами. Когда мистер Батлер открыл дверь телятника, чтобы налить горячей воды, на меня сквозь прутья яслей блаженно прищурился белый котище, собравшийся вздремнуть там часок-другой. Только Моисея нигде не было видно.
Я вытер руки до плеч и уже собрался как бы невзначай упомянуть про котенка, но тут мистер Батлер, подавая мне куртку, сказал:
— Если у вас есть лишняя минутка, — сказал он, — пойдемте. Хочу вам кое-что показать.
Через заднюю дверь и крытый проход я последовал за ним в длинный низенький свинарник. На середине фермер остановился у закутка и ткнул пальцем.
— Вот поглядите, — сказал он.
Я нагнулся над перегородкой, и, видимо, глаза у меня полезли на лоб, потому что фермер зычно захохотал.
— Такого вы еще не видывали, а?
Я ошеломленно уставился на могучую свинью, расположившуюся на боку, чтобы поросятам было удобно сосать, и в самой середине рядка из примерно двенадцати розовых телец возлежал черный пушистый Моисей, ну совершенно там неуместный. Припав к соску, он насыщался с тем же блаженным упоением, что и его гладкокожие соседи слева и справа.
— Как, черт подери…? — охнул я.
Мистер Батлер все еще давился хохотом.
— Так и думал, что вам такого видеть не доводилось. Я и сам оторопел.
— Но каким образом? — спросил я, не в силах отвести взгляд от редкого зрелища.
— Это Моисей сам учудил, — ответил фермер. — Чуть он начал самостоятельно лакать, хозяйка пошла присмотреть для него местечко во дворе потеплее. Ну и выбрала хлев, потому как Берта только-только опоросилась и я ей обогреватель поставил. Вот и тепло тут — дальше некуда.
Я кивнул.
— Да, очень уютно и мило.
— Ну, оставила она Моисея тут и блюдечко молока ему налила, — продолжал фермер. — Да только малыш возле обогревателя не задержался. Заглянул я сюда, гляжу, а он уже к молочному кранику пристроился.
Я пожал плечами.
— Говорят, в нашей профессии каждый день сталкиваешься с чем-то новеньким, но о подобном я даже не слышал. Ну, как будто, молоко это идет ему на пользу. А он только так питается? Или из блюдечка тоже пьет?
— Должно быть, и так и так. Кто его знает!
Каким бы коктейлем Моисей не ублажался, он быстро превратился в упитанного красавчика с шерсткой неописуемой глянцевитости, которой, возможно, был обязан свинячим компонентам в своем рационе — но, возможно, что и нет. Берту, его кормилицу, словно бы ничуть не тревожило присутствие мохнатого приемыша, и она с довольным похрюкиванием подталкивала его пятачком, точно собственного отпрыска.
Со своей стороны Моисей явно находил общество свиньи и поросят чрезвычайно приятным. Когда поросята сбивались в кучу и засыпали, Моисей обязательно пристраивался между ними, а когда через два месяца его юные собутыльники были отлучены от матери, он доказал свою привязанность к Берте, проводя с ней заметную часть своего времени.
Это продолжалось годы и годы. Я часто видел, как он в закутке с наслаждением трется боком об уютный бок свиньи, но особенно он запомнился мне на своем любимом месте: свернувшись на верху ограды, черный кот, словно бы в задумчивости, созерцает первый теплый приют в своей жизни.
Игрун. Кот с дюжиной жизней
Когда кошки и собаки, которых мы лечили, в конце концов умирали, хозяева иногда приносили нам их мертвые тельца. Это всегда было очень грустно, и у меня сжалось сердце, когда я увидел лицо старого Дика Фосетта.
Он поставил на стол в смотровой самодельную кошачью корзинку и тоскливо посмотрел на меня.
— Игрун… — сказал он, и губы у него беспомощно задрожали.
Я не стал задавать вопросов, а начал развязывать шнурки, стягивающие картонную коробку. Купить настоящую кошачью корзинку Дику было не по карману, но он уже приходил с этой картонкой, в стенках которой просверлил дырки.
Я развязал последний узел и заглянул внутрь, где неподвижно лежал Игрун — глянцевито-черный шаловливый котик, которого я знал так хорошо. Ласковый мурлыка, деливший с Диком его жизнь.
— Когда он умер, Дик? — спросил я мягко.
Он провел ладонью по изможденному лицу, по жидким седым волосам.
— Да вот утром гляжу, а он лежит рядом с моей кроватью… Да только… может, он еще не умер, мистер Хэрриот?
Я снова посмотрел в картонку. Ни малейших признаков дыхания. Я вынул обмякшее тельце, положил на стол и прикоснулся к роговице незрячего глаза. Никакого эффекта. Я взял стетоскоп и прижал его к черной грудке.
— Сердце еще бьется, Дик, но очень слабо.
