Ознакомительная версия.
– С чего это? Зимой мороз.
– Не знаю, но осень очень тяжелая пора.
За разговором время пролетело быстро. Начало смеркаться, руки у Ивана Матвеевича закоченели, а кот к этому времени уже превратился в клубок – грел лапы своим телом. Зайдя в дом, Иван Матвеевич налил себе большую кружку горячего чая, взял печенье «Привет» и вернулся на улицу. Подойдя к своей скамейке, он сделал в сторону сидящего кота фривольное движение бедрами, которое, по всей видимости, означало: «Пошел вон с моего места!» Кот грациозно спрыгнул на землю и невежливо повернулся к Ивану Матвеевичу спиной. Наступила тишина. Допив чай, Иван Матвеевич поставил кружку на скамейку.
– Ладно, я спать пошел, – сказал он неожиданно для самого себя.
– Спокойной ночи, – не поворачиваясь, ответил кот.
Иван Матвеевич проверил запор на калитке, заботливо подоткнул клеенку на куче навоза и наконец громко хлопнул дверью. «Он что, думает, что я его в дом пущу?» – всовывая ноги в обрезанные валенки, пробурчал полковник.
– Извините, это вы мне? Мне отсюда вас плохо слышно, – послышался из-за двери голос кота.
Иван Матвеевич на секунду замер, а потом подумал, что есть в этом какая-то ненормальность – разговаривать с самим собой, когда перед тобой собеседник. Так и за умалишенного можно сойти. Он молча отворил дверь и сурово посмотрел на кота. Кот был умный и истолковал все верно.
– Спасибо, у вас так уютно, – обнюхивая углы, промурлыкал он.
Спать кот устроился в старом продавленном кресле. Ночь прошла спокойно. Только под утро Ивана Матвеевича разбудило громкое урчание. Он приподнялся на локте и приготовился швырнуть валенком в кота, но тот крепко спал. Только в животе у него что-то громко булькало и причмокивало. Полковнику пришлось встать с постели.
– В кухне молоко тебе налил. – Иван Матвеевич ткнул кота в бок. Кот бесшумно зевнул и скатился с кресла. Молоко было немного теплое, почти сладкое, а может, с голодухи так показалось. Кот захмелел, защурился и повернулся было к Ивану Матвеевичу поблагодарить, но того уже и след простыл. Кот только услышал звяканье щеколды. Иван Матвеевич запер дверь и пошел досыпать.
Следующий день и все, что за ним последовали до самых снежных дождей, прошли в хлопотах. Иван Матвеевич сушил на зиму яблоки. Он делал это каждый год, хотя компот сам не любил, а родственников никогда им не угощал. К весне в полотняных наволочках заводилась какая-то фруктовая моль, которая порхала с рассады огурцов на рассаду помидоров. Полковник сердился, размахивал газетой, а потом благополучно все выбрасывал на помойку. Так повторялось из года в год. Кот в течение дня бродяжничал, к вечеру появлялся за спиной Ивана Матвеевича и отчетливо говорил:
– Кот пришел.
– Так и что, я бордюры должен покрасить? – отзывался полковник, вспоминая житье в военных городках.
– Зачем же, – отзывался кот, – можно было просто поздороваться.
– Виделись уже, утром. – Действительно, утром полковник наливал молока и, глядя как кот деликатно вылизывает миску, приговаривал: – Зараза, хоть бы икнул!
Вечерние разговоры у них преимущественно были «за жизнь». Иван Матвеевич жаловался на соседей:
– Я ей говорю, ты коз своих в сарай загони, они же всю траву на лужайках вытопчут. А она знаешь, что мне отвечает?
– В принципе, можно догадаться… – Кот внимательно смотрел на мелькание рук полковника, резавшего яблоки.
– А без принципа? Что за манера глупости говорить? – сердился полковник – Она мне отвечает: «Вы не любите не только людей и животных. Вы даже себя не любите!» Ну, не дура эта Марья Семеновна?
– Мне показалось, что она достойная женщина. Хотя, может, я ее недостаточно хорошо знаю. Впрочем, зачем мне это?
– А не знаешь, помалкивай.
Иногда невинное философствование кота, любившего поговорить о «всяком таком», приводило к ссорам.
– А вы необщительны, – развалившись на боку и приподняв большую голову, позволял себе заметить кот.
– Ну и что? Тебе нравится шляться по участкам, во все нос свой совать? А мне – нет.
– Во-первых, я не шляюсь, а навещаю соседей. Во-вторых, не сую нос, а оказываю посильную помощь. Например, на прошлой неделе я в сорок втором доме крысу поймал. Мне люди спасибо сказали. Ну а насчет участия, мы, коты, скорее наблюдатели.
– Ну, крысу поймал, ну, хорошо. А что вот болтовней заниматься?!
– Вы не правы, это не болтовня, это смысловой и идеально-содержательный аспект социального взаимодействия, – умничал кот. – Беседа – это самый простой вид коммуникации, где должно быть как минимум, заметьте, как минимум два участника, наделенных сознанием и владеющих нормами семиотической системы – то есть языка. Вот мы с вами, дорогой Иван Матвеевич, наделены разумом и говорим на одном языке. И нам ведь хорошо. Еще Хабермас указывал на то…
На что указывал уважаемый философ Хабермас, полковник не в состоянии был слушать – он специально начинал греметь какими-нибудь ведрами, как бы выражая тем самым свое отношение к обсуждаемому.
Кот очень обижался на подобные демарши. Он спрыгивал с продавленного кресла, сильной лапой толкал дверь и исчезал в дымной осени. Ночью он тоже не приходил. Он был котом гордым, независимым. Он не любил, когда грубо и неуважительно с ним обращались. В такие вечера Иван Матвеевич долго не спал, а дождавшись кромешной тьмы, затевал переходы из большого дома в отдельно стоящую кухню. Двери он при этом не закрывал. В ночи светились два ярких прямоугольника, и кот вполне мог быстро найти дорогу в тепло. Но кот не приходил. Полковник наконец со злостью запирал двери, ложился и, ворочаясь на плоской подушке, приговаривал: «Зараза, только дом выстудил из-за тебя». Кот приходил только к обеду следующего дня. Иногда изрядно потрепанный, он устало усаживался на крыльцо и начинал намывать лапы и морду, намекая, что бурно и сыто провел время.
– Молоко, поди, скисло, – говорил тогда Иван Матвеевич, хотя налил его совсем недавно, заслышав характерный шорох со стороны калитки.
– Не волнуйтесь, я простоквашу тоже люблю.
Это было примирение.
Кота полковник не любил. Но уважал. Как уважают однополчанина, несхожего в привычках, манерах и пристрастиях, но отчаянного храбреца, с которым и смерть не страшна. Смерть действительно была уже не так страшна Ивану Матвеевичу, как раньше. Раньше, глядя на закат, пробивающийся сквозь сливовые ветви, он с тоской думал о том, что рано или поздно придется уйти и оставить все, что с таким трудом и упорством было выстроено, посажено, взлелеяно. В эти минуты казалось, что вся жизнь напрасна и быстротечна. И что самое обидное – уйти предстояло непонятым. Окружающие его люди так и не поняли, что он, не любя и, по сути, не умея приятно говорить, старался предложить им свои поступки. Именно поступки. А они их не оценили. Им подавай слова красивые.
Кот с его неторопливостью в поступках, речами гладкими, витиеватыми, так порой раздражающими полковника, с его созерцательным спокойствием казался представителем вечности. И с ним можно было откровенно говорить об обидах на человечество в лице детей и соседей, о страхах перед приближающейся пустотой и о том, что смородину лучше всего удобрять толченым мелом.
Мешки с сухими яблоками, перевязанные серой бечевкой, уже стояли на застекленной веранде, уже были сложены в сарай лопаты, грабли и лейка, уже зеленая тачка и старая коса были поставлены в гараж, осень уже попудрила инеем листья, а Иван Матвеевич никак не уезжал с дачи. Он тянул, медлил, как порой делают, надеясь, что сложный и неприятный вопрос разрешится сам по себе. Разволновавшиеся дети приехали его навестить и застали сидящим на жесткой лавке и перебирающим коробку с гвоздями.
– Отец, ты что так долго сидишь здесь? Морозы же.
– Я печку топлю. И отойди от крыжовника, ветки пообломаешь.
Невестка, обнаружив на кухне блюдце с молоком, встрепенулась:
– Вы что, кошку завели? Не приваживайте, вы в город уедете, а она здесь помрет зимой.
«Да уж, а что можно меня в город взять – это как-то в голову не приходит», – подумал кот. Он, потерявший дар речи по случаю приезда гостей, лежал тут же, рядом со скамейкой, на которой сидел полковник.
– Отец, так когда за тобой приезжать?
– Ну что пристали, у меня еще работы тут полно. Не видишь, что ли…
– Да вижу, гвозди перебираешь, – ехидно заметил сын. – Даю тебе неделю, в следующие выходные тебя перевозим.
Полковник зашел в теплый дом, подбросил березовое полено в печку.
– Покарауль, чтобы угли не рассыпались, – наказал он коту, надел офицерский тулуп и вышел за калитку.
Кот что-то муркнул, растянулся на вязаной дорожке перед печкой и вдруг понял, что он обрел дом. Дом, который «навсегда». «Навсегда – это, наверное, до весны» – кот старался быть честным с самим собой. Весна наступит, и он пойдет бродить по увлекательным деревенским домам, заборам и кустам, будет много замечательных встреч и героических поединков. Кот немигающим взглядом смотрел на огонь в печи.
Ознакомительная версия.
