— Да? Где?
— По ногам и по морде.
Призрак, гримасничая и жестикулируя, вырвался из своего заточения.
— Сейчас приеду, — сказал я и по дороге к машине захватил микроскоп.
Золотинка приветствовала меня точно так же, как в прошлый раз, бурно виляя хвостом и улыбаясь во всю пасть, но я видел только лысины на морде и обнажившуюся кожу на ногах.
Притянув Золотинку к себе, я обнюхал проплешины.
Сестра Роза посмотрела на меня с недоумением.
— Что вы делаете?
— Проверяю, есть ли мышиный запах.
— Мышиный запах? И он есть?
— Да.
— А что он означает?
— Паршу.
— Боже мой! — Она прижала ладонь ко рту. — Это же очень плохо, ведь так? — Затем характерным движением расправила плечи. — Ну, с паршой мне уже приходилось иметь дело, и я справлюсь. Серные промывания быстро с ней покончат. Однако могут перезаразиться остальные собаки. Вот в чем беда.
Я опустил Золотинку на землю и выпрямился, испытывая противную слабость.
— Да, но боюсь, сестра Роза, что это гораздо серьезней той парши, о которой вы думаете.
— Хуже? В каком смысле?
— Общая картина указывает на железничную чесотку. Демодекоз[4].
Она кивнула.
— Я что-то про него слышала. И это много серьезней?
— Да… — Я решил сказать всю правду. — Очень часто демодекоз неизлечим.
— Господи! А мне и в голову не приходило… Она же почти не чесалась, и я была за нее спокойна.
— В том то и дело, сказал я с горечью. — При парше собаки чешутся, не переставая, и мы ее вылечиваем, но демодекоз, с которым мы справиться не можем, их словно бы и не очень беспокоит.
Я уже не мог заклясть призрак. Вот именно, — призрак, ведь кожные болезни всегда были моим пугалом. Сколько прекрасных собак приходилось усыплять после долгого и безрезультатного лечения!
Я достал из багажника микроскоп.
— Но, может быть, я несколько поторопился с выводами. От души надеюсь, что это так. Сейчас проверим.
Я взял переднюю левую ногу Золотники, сдавил пальцами проплешину и поскреб по ней скальпелем. Соскоб я нанес на предметное стекло, добавил несколько капель гидроокиси калия и придавил покровным стеклом.
Пока я ждал, сестра Роза угостила меня чашечкой кофе, а потом я поставил микроскоп так, чтобы на него падало побольше света из кухонного окна, и посмотрел в окуляр. Вот они! Внутри у меня все сжалось — я увидел то, чего не хотел увидеть. Страшная железница — клещ Demodex canis: головка, грудные сегменты с четырьмя парами коротких, словно обрубленных, ножек, длинное сигарообразное брюшко. И если бы только один! Но все поле зрения просто кишело клещами.
— Ничего не поделаешь, сестра Роза, — пробормотал я. — Ошибки быть не может. Как ни грустно.
У нее жалко искривились губы.
— Но… неужели ничего нельзя сделать?
— Можно. И мы попробуем. Сделаем все, что в наших силах. Золотинка того стоит. В любом случае пока особенно не тревожьтесь. Мне несколько раз удавалось излечить демодекоз. Одно средство у меня против него есть. — Я пошел к машине и порылся в багажнике. — Вот оно. «Одилен». — Я показал ей жестянку. — И вот, как его применяют.
Втирать мазь в проплешины было непросто, потому что Золотинка отчаянно виляла хвостом и лизалась. Но наконец я обработал их все и сказал:
— Втирать надо каждый день. Через неделю сообщите мне, что и как. Иногда «Одилен» дает отличные результаты.
Сестра Роза выставила подбородок с решимостью, которая уже спасла стольких собак.
— Конечно, я все сделаю. И уверена, мы ее вылечим. Ведь поражение вроде бы небольшое?
Я промолчал, и она продолжала.
— Но другие собаки? Они не заразятся?
Я покачал головой.
— Как ни странно, демодекозом другие животные заражаются крайне редко. В отличие от парши. Тут вы можете быть спокойны.
— Спасибо и на этом. Но в таком случае, каким образом собака вообще заболевает?
— Точно неизвестно, — ответил я. Мы довольно твердо знаем, что какое-то количество клещей, по-видимому, паразитирует в коже всех собак, но, почему у одних они вызывают болезнь, а у других — нет, пока еще не объяснено. Может быть, тут замешана наследственность — иногда демодекозом заболевают несколько щенков одного помета. Загадочная болезнь.
Я уехал, оставив сестре Розе жестянку с «Одиленом». Оставалось только надеяться, что вопреки моему прошлому опыту дальнейшая судьба Золотинки явится исключением, а не правилом.
Сестра Роза позвонила еще до истечения недели. Она втирает мазь регулярно, но облысение прогрессирует.
Я тотчас поехал к ней, и мои худшие опасения подтвердились, едва я взглянул на морду Золотинки, совсем изуродованную проплешинами. Мне стало особенно больно, когда я вспомнил, какой красавицей увидел ее в первый раз. Хвостом она виляла по-прежнему весело, но от этого становилось только тяжелее на душе.
Я прикинул, какие еще меры можно принять, и сделал ей инъекцию противостафилококковой вакцины, поскольку подкожное поражение стафилококками препятствовало бы выздоровлению. Начал я и курс лечения фаулеровским раствором мышьяка, популярным в ту пору средством от кожных заболеваний.
Миновало десять дней, я вновь начал надеяться на благополучный исход и, когда перед завтраком позвонила сестра Роза, испытал особенно горькое разочарование. Дрогнувшим голосом она сказала:
— Мистер Хэрриот, ей становится все хуже. Ни от чего никакой пользы нет. Я начинаю думать, что…
— Хорошо! — Я перебил ее на полуфразе. — Через час приеду. И не падайте духом. В таких случаях лечение иногда длится месяцами.
По дороге в собачий приют я думал, что слова мои были утешительной ложью. Чем я мог их подкрепить? Но как-то поддержать в ней надежду было необходимо, потому что сестра Роза всегда тяжело переживала, если собаку приходилось усыплять. Из сотен их, побывавших в ее руках, ей не удалось вызволить какой-нибудь десяток — одряхлевшие животные с хроническим сердечным или почечным заболеванием, молодые с тяжелой формой чумы… А за всех остальных она боролась, пока они не выздоравливали полностью и не обретали новый дом. Но думал я не только о ней, мне самому претила мысль о том, чтобы убить Золотинку. Чем-то она меня совсем покорила.
Однако я не представлял себе, как поступлю, и первые мои слова, когда я вылез из машины, немножко удивили и меня самого.
— Сестра Роза, я приехал забрать Золотинку к себе домой. Тогда я смогу заниматься ее лечением каждый день. А у вас хватает хлопот с другими собаками. Я знаю, что вы делали все, что от вас зависело, но лучше, если она будет под моим постоянным надзором.
— Но… вы же очень заняты. Как вы выкроите время?
— А вечера на что? И каждую свободную минуту я тоже смогу уделять ей. Таким образом, я буду следить за течением болезни непрерывно. А вылечить Золотинку я намерен твердо.
На обратном пути я только дивился своей решимости. На протяжении моей профессиональной жизни я не раз испытывал непреодолимую потребность вернуть здоровье животному, но никогда еще она не была столь сильной. А Золотинка по-щенячьи радовалась поездке в машине. Это представлялось ей увлекательной игрой как почти и все остальное, что с ней случилось. Она егозила на сиденье, лизала мне ухо, ставила лапы на приборную доску, с любопытством смотрела перед собой. Я взглянул на ее счастливую морду, обезображенную болезнью, вымазанную в одилене, и стукнул кулаком по баранке. Демодекоз — адская штука, но на этот раз он отступит!
Так начался особый эпизод в моей жизни, который сохраняется в моей памяти так ярко, словно все происходило вчера, а не тридцать с лишним лет назад. У нас не было помещения для больных собак — в те дни редко у какого ветеринара оно нашлось бы, но я устроил ей удобную квартирку в пустующей конюшне, отгородив стойло листом фанеры и устлав его соломой. Конюшня, хотя и старая, отличалась добротностью постройки и хорошо сохраняла тепло. Сквозняки Золотинке там не угрожали.
Хелен я ни во что посвящать не стал. Я помнил, как она горевала, расставаясь с котом Оскаром, которого мы приютили, а потом вынуждены были вернуть законным владельцам. Перед обаянием Золотинки она, конечно, не устояла бы. Но про себя я забыл. Ни один ветеринар долго не выдержит, если будет принимать судьбу каждого своего пациента слишком близко к сердцу. А я и опомниться не успел, как Золотинка стала мне по-особому дорога.
Я же не только ее лечил, но сам кормил, сам менял соломенную подстилку. Я заглядывал к ней в течение дня, как мог чаще, однако в моих воспоминаниях вижу ее только в ночной темноте. Тогда, на исходе ноября, темнело уже в начале пятого, и, возвращаясь домой после вечерней возни в тускло освещенных коровниках, я всегда разворачивал машину во дворе Скелдейл-Хауса так, чтобы лучи фар были направлены на конюшню.
