— Угу. В гипсе мне ходить недель четырнадцать, не меньше. Морока, конечно, но вот двадцать фунтов в недельку очень кстати пришлись. Хорошо, что мы подмахнули ту бумаженцию.
В следующий раз я его увидел, когда как-то в базарный день он заглянул в приемную уплатить по счету. Гипс сняли, но Дик все еще прихрамывал.
— Как нога, Дик? — спросил я, выписывая квитанцию.
— Не очень чтоб. — Он поморщился. — Иной раз до того разболится, что хоть на стенку лезь. А так вроде покрепче стала.
— Ну что же! — Я отдал ему квитанцию. — Не надо только ее пока перетруждать.
— Это уж как получится. — Дик покачал головой. — Работа, она не ждет, а с Хербертом несчастный случай произошел.
— Что-о?!
— Ну да. Проткнул ногу вилами, и на тебе — заражение крови. Сам-то он ничего, только доктор говорит, что ходить он нескоро будет.
Действительно, выздоровел Херберт только через два с половиной месяца, но, как поведал мне Клем как-то вечерком в «Гуртовщиках», двести фунтов полученной страховки послужили им некоторым утешением.
— Поразительно! — вздохнул я. — В то утро вам Джорджа Форсайта не иначе как бог послал. Его страховая компания стала вам хорошей поддержкой.
Клем, однако, не только не выразил никакого восторга, но хмуро уставился на дно своей кружки.
— Я вам вот что скажу. Странные они какие-то, страхователи эти. Хотите верьте, хотите нет, при вас же он нас уламывал, а теперь они не желают нас больше страховать.
— Неужели? Как же так?
— Письмо прислали: дескать, не желаем возобновлять ваш полис. Вот и весь сказ. Это, по-вашему, как?
— Бывает, Клем, — сказал я, нисколько не удивившись. За взнос в двадцать пять фунтов Хадсоны еще до истечения года получили от страховой компании семьсот фунтов с лишним. Естественно, что она забила отбой.
— Только мы в конце года у других застраховались. Все прежние страховки на них перевели на дом, машину и прочее там.
— И против несчастных случаев тоже застраховались?
Клем поднял кружку и сделал большой глоток.
— Угу… — Он добавил с оскорбленным видом: — Только они за каждого лишний фунт содрали.
Несколько месяцев спустя после того, как новая страховая компания взвалила на себя такую обузу, Дик упал под открытый капот трактора. Он мог бы получить серьезные увечья, но отделался только трещиной в большом пальце на правой руке и восемь недель не мог работать.
Об этом поведал мне он сам, когда палец у него уже полностью зажил. Я пил с ним чай у них на кухне.
— Еще сто шестьдесят фунтов в копилку, — философски произнес он, пододвигая ко мне тарелку сдобных лепешек.
Вероятно, вид у меня был достаточно ошарашенный, потому что он добавил:
— И это, мистер Хэрриот, еще не все. Я машину разбил.
— Да не может быть!
— Ага. Врезался в дверцу Бесси Тренхолм. Радиатор и фары прямо в смятку!
— Нет, просто не верится! И еще страховку получили?
Дик улыбнулся странной улыбкой.
— Вот послушайте. Тут целая история вышла. Виновата была Бесси — вылетела из ворот на дорогу и не посигналила даже. Ну, а я застраховался только на тот случай, если вина будет не моя. И думаю, как мне доказать это? Свидетелей ведь нет, а Бесси девка молоденькая, хорошенькая, так кто же моим словам против ее слов поверит? И решил я страховки не требовать, однако своему страховщику сказал, как дело было.
— Так, значит, на этот раз вы ничего не получили?
Улыбка Дика расползлась до ушей.
— Я-то думал, что не получу, да только через пару дней приезжает страховщик и говорит мне, что у них там ошибка вышла, и мою машину застраховали против всех случаев, а кто виноват — неважно.
— Господи! Так вы опять получили?
— Ага. Еще полтораста фунтов. Не скажу, чтобы плохо. — Дик отрезал клин уэнслидейлского сыра и лицо его посерьезнело. — Одно нас тревожит: когда страховщик деньги выплачивал, что-то он мялся. Вроде бы не очень был доволен. Вот мы и опасаемся, как бы и эта компания нам не дала от ворот поворот, как та.
— Да, конечно, ответил я. — Это было бы неприятно.
— Не то слово, — сказал Дик, печально кивнув. — Уж очень мы с Клемом в страховку верим.
На койку я забрался в три утра и сразу провалился в сон. Но тут же — так мне, во всяком случае, показалось — снова открыл глаза, потому что судно вздыбливалось то кормой, то носом, словно взбесившаяся лошадь. Я выглянул в иллюминатор и увидел неистовую пляску волн.
Вдали, скрываясь из виду, мерцали огни Клайпеды. Помощник знал, что говорил: бушующий шторм нашего капитана не смутил.
До утра я все время получал наглядное подтверждение словам капитана, каково нам придется, если обратно мы пойдем против лобового ветра. По пути в Клайпеду качка была в основном бортовой, и, растопыривая локти и колени, я кое-как удерживался на койке, но теперь она стала килевой и оказалась в десять раз хуже. Вновь и вновь я скользил от изголовья вниз, а потом назад, и ничто не помогало. Зато я точно знал, когда наш нос задирался вверх, а когда ухал вниз и все за считанные секунды.
Снаружи ревела буря, по стеклу иллюминатора хлестали водяные струи, а мебель и мои вещи кружились в вольном хороводе. Я не стал им мешать. Наводить порядок было бы не только бесполезно, но и опасно. Кувыркаясь вместе с койкой, слушая лязг, стук, грохот, доносившиеся отовсюду, я распростился с надеждой уснуть, а когда рассвело, ничего утешительного не увидел.
Однако я понял источник одного из новых звуков, преследовавших меня всю ночь. Если прежде, при кормовом ветре, «Ирис Клоусен» плавно соскальзывала с гигантских волн, теперь она проваливалась килем в каждую зеленую пропасть и раздавался лязгающий удар, точно мы стукались о скалистое дно. Ну совсем так, как бывает, когда ныряльщик хлопается о воду животом. Ощущение было не из приятных.
Видимо, эта жуткая ночь породила у всех моих здешних доброжелателей мысль, будто я валяюсь на койке в полной прострации. Во всяком случае, в восемь часов в дверь вместо юнги поскребся Нильсен.
— Вы не вставайте, мистер Хэрриот, — сказал он сквозь дверь. — Я сейчас подам вам позавтракать сюда.
— Спасибо, не надо, — ответил я. — Да входите же!
Нильсен приоткрыл дверь и выпучил глаза, увидев, что я пытаюсь бриться, упершись спиной в одну стенку, а ногой — в другую.
— Вы себя хорошо чувствуете? — растерянно спросил он.
Я воспользовался мгновением неподвижности, чтобы соскрести с физиономии еще клочок мыльной пены.
— Отлично. А как насчет завтрака?
— Ну-у… есть жареная рыба, яичница, копченая колбаса.
— Вот и чудесно. Сейчас приду, только добреюсь.
Он ответил мне еще одним недоверчивым взглядом и исчез за дверью.
В салоне сидел один помощник, усердно расправляясь с разными яствами, но вдруг его вилка застыла на полпути ко рту, а брови полезли вверх — он увидел, с каким аппетитом я набросился на груду всякой всячины, которой нагрузил свою тарелку.
— Мистер Хэрриот, — произнес он торжественно, — из всех сухопутных крыс, каких я знаю, вы первый, кого не доконала такая ночь, как сегодняшняя.
Меня распирала гордость. Безусловно, для того чтобы хорошо переносить качку, особых талантов не требуется, и все-таки было лестно услышать, что такой вестибулярный аппарат и желудок найдешь не у всякого.
Интересно, что немножко не по себе мне стало только один раз — когда я кое-как выбрался на палубу подышать свежим воздухом и некоторое время смотрел на взбесившееся море. Очевидно, хаотическая пляска волн на меня подействовала, и я счел за благо вернуться к себе в каюту, где и провел почти весь день. Овец мы доставили, делать мне было нечего, а разгуливать по судну в такую погоду неопытному моряку вроде меня не рекомендовалось. Раза два я уже полетел кувырком, и опасность сломать ногу или разбить голову была вполне реальной.
Мне оставалось только лежать на спине, почитывать детективные романы и есть. Звучит не так уж плохо, но я привык к деятельной жизни и чувствовал, что в Дарроуби вернется изрядно ожиревший Хэрриот.
Несомненно, пробудь я на «Ирис Клоусен» подольше, мне грозила бы судьба уподобиться Карлу Расмуссену, толстенькому помощнику капитана, признанному чемпиону за обеденным столом. Хладнокровно разделавшись с горячими блюдами, он принимался за закуски и поглощал их в неимоверных количествах, заедая всю трапезу огромным ломтем с топленым салом.
Не хочу утверждать, что равных ему я вообще не видел — среди йоркширских фермеров мне встречались люди с могучим аппетитом, да и я сам обладаю на этом поприще некоторой репутацией (Тристан имеет обыкновение величать меня «обжорой из Дарроуби»), — однако Карлу я и в подметки не годился и взирал на него со смиренным восхищением.
