Наш первый посетитель всегда ждал снаружи в девять часов, когда мы открывали двери, и обычно входил с теплыми словами:
— Привет, Дьюи! Как ты провел утро?
«Привет, привет, — казалось мне, отвечал он, сидя на своем посту слева от двери. — Почему бы тебе не погладить кота?»
Но ответа не было. Ранние пташки обычно приходят по делу, и у них нет времени останавливаться и болтать с кошкой.
«Не приласкаешь? Ладно. Там, куда ты пришел, есть и другие люди — самые разные».
Дьюи не требовалось много времени, чтобы найти гостеприимные колени, и, поскольку читатель проводил тут не менее двух часов, ему хватало времени вздремнуть. Он уже так комфортно чувствовал себя в библиотеке, что без проблем засыпал в публичном месте. Он предпочитал устраиваться на чьих-то коленях, но, если их не было, мог свернуться и в ящике. Каталожные карточки хранились в небольших ящичках, размером с коробку для детской обуви. Дьюи нравилось залезать в них всеми четырьмя лапами и усаживаться, пусть даже его бока торчали с краев. Если ящик оказывался чуть больше, он, укладывал в него голову и хвост. И единственное, что вы тогда видели, был большой пук шерсти на спине, выглядывающий из ящика. Он выглядел как сдобная булочка. Как-то утром я нашла Дьюи спящим рядом с полным каталожным ящиком, в который он запустил одну лапу. Наверное, ему потребовалась пара часов, чтобы неохотно признать — места здесь больше нет.
Однажды я наблюдала, как он неторопливо пытается забраться в полупустую коробку с бумажными салфетками. Он засунул две передние лапы в прорезь на крышке, а затем осторожно разместил там и другие две. Медленно присев, покрутил задницей, пока та не втиснулась в коробку. Затем, подогнув передние лапы, стал ввинчивать в проем переднюю часть тела. Операция эта заняла у него четыре-пять минут, но в конечном счете снаружи остались лишь голова, торчащая с одной стороны, и хвост — с другой. Полуприкрыв глаза, он рассеянно смотрел куда-то в пространство, словно всего остального мира не существовало.
В эти дни Айова ввела специальные конверты для налоговых деклараций, и мы всегда держали наготове ящик с ними для наших посетителей. Половину своей первой зимы Дьюи провел свернувшись в этом ящике.
— Мне нужен один конверт, — нервничая, говорил посетитель, — но не хотелось бы беспокоить Дьюи. Что же делать?
— Не беспокойтесь. Он спит.
— Но разве это его не разбудит? Он же лежит на конвертах.
— О нет. Дьюи спит как убитый.
Клиент осторожно перекатывал Дьюи в сторону и бережнее, чем требовалось, вытаскивал один конверт. Он мог бы и лихо выдернуть его, как фокусник выдергивает скатерть из-под обеденного набора, но это ничего бы не изменило.
— На конверте остался кошачий волосок, но ничего страшного.
Другое любимое прибежище Дьюи было за копировальным аппаратом.
— Не волнуйтесь, — говорила я смущенному клиенту. — Вы его не побеспокоите. Он выбрал это место потому, что здесь тепло. Чем больше копий вы сделаете, тем больше тепла пойдет от машины, и он будет просто счастлив.
Если клиент не был уверен, что делать с Дьюи, мы таких колебаний не испытывали. Одним из моих первых решений было не тратить на содержание Дьюи ни одного пенни из библиотечных фондов. В задней комнате мы установили коробку, куда каждая сотрудница кидала накопившуюся мелочь для нужд Дьюи. Большинство из нас приносили из дому пустые банки из-под содовой. Сбор их для переработки был всеобщим увлечением, и Синтия Берендс каждую неделю относила их в пункт приема вторичного сырья. Таким образом, все мы вносили «вклад в общее дело», чтобы кормить котенка.
В обмен на эту скромную жертву мы получали бесконечные часы удовольствия. Дьюи нравилось прятаться в ящиках, и он обрел привычку выскакивать из них, когда вы меньше всего этого ожидали. Когда кто-либо расставлял книги по полкам, он влезал на тележку и путешествовал по библиотеке. А если Ким Петерсон, секретарь библиотеки, начинала печатать, то все знали: сейчас начнется представление. Заслышав треск клавиш, я тут же откладывала все дела и ждала сигнала.
— Дьюи опять охотится на клавиши! — кричала Ким.
Я вылетала из своего кабинета, чтобы увидеть, как Дьюи, стоя на задних лапах, перегибается через белую пишущую машинку Ким. Голова его дергалась из стороны в сторону вслед за кареткой, которая бегала справа налево и обратно до тех пор, пока он мог это выдержать, а потом он принимался кидаться на эти странные прыгающие существа, которые являлись всего лишь рычагами с буквами. Все сотрудники приходили сюда и, глядя на Дьюи, покатывались со смеху. Проказы Дьюи всегда собирали зрителей.
Наш маленький коллектив существовал без каких-либо сложностей. Все в библиотеке были настроены доброжелательно, но с годами сотрудники стали отдаляться друг от друга, разбиваться на группы. Только Дорис Армстронг, которая была старше и, наверное, умнее остальных, продолжала дружить со всеми. В середине рабочего помещения у нее стоял большой стол, на котором она оборачивала каждую новую книгу в пластик, и ее добрый юмор сплачивал нас. Кроме того, она была самой большой почитательницей кошек, и вскоре ее стол стал одним из самых любимых мест Дьюи. Поздним утром он вытягивался здесь, нежась на больших листах пластика и создавая еще один центр притяжения сотрудников. Здесь всем нам хватало места. Столь же важно, что Дьюи был другом всех наших детей (в случае с Дорис — внуков). Между нами, сослуживцами, не происходило ничего особенного: случалось, кто-то лишний раз не извинялся или слишком безапелляционно излагал свои взгляды, но стоило появиться Дьюи, как напряжение моментально сходило на нет. Мы смеялись, мы становились дружелюбнее, Дьюи сплачивал нас.
Сколько бы увлечений ни было у Дьюи, он никогда не нарушал привычный ход событий. Ровно в десять тридцать он просовывал голову в комнату персонала. Джин Холлис Кларк, оторвавшись от работы, ела свой йогурт и, если он терся около нее, давала ему облизать крышечку. Джин была тихой и трудолюбивой, но всегда находила возможность уделить время Дьюи. Если Дьюи хотелось побездельничать, он мог повиснуть вниз головой на левом плече Джин — всегда только на левом и никогда на правом, — пока она занималась бумагами. Через несколько месяцев Дьюи уже не позволял нам баюкать себя на руках (полагаю, он считал, что уже слишком взрослый для этого), так что все мы переняли подход Джин, когда Дьюи висит на левом плече. Мы называли это «таскать Дьюи».
Дьюи помогал и мне расслабляться, делать коротенькие перерывы, что очень меня устраивало, потому что я привыкла слишком напряженно работать. Я часами сидела, склонившись над столом, старательно разбираясь в цифрах бюджета или составляя отчеты, и не обращала внимания на Дьюи, пока он не вспрыгивал мне на колени.
— Как дела, малыш? — улыбаясь, спрашивала я. — До чего приятно тебя видеть! — Несколько раз его поглаживала и вновь возвращалась к работе. Неудовлетворенный, он влезал ко мне на стол и принимался урчать. — Да ты никак уселся на бумагах, с которыми я работаю? Конечно же случайно. — Я опускала его на пол. Он снова вспрыгивал. — Не сейчас, Дьюи. Я занята. — Я снова опускала его, но он вспрыгивал опять. Если я по-прежнему не обращала на него внимания, поддавал головой мой карандаш. Я отталкивала его в сторону.
«Прекрасно, — видимо, думал он, — тогда я сброшу все эти ручки на пол!»
И он приступал к выполнению задуманного, скатывая со стола ручки одну за другой и наблюдая, как они падают. Я была бессильна удержаться от смеха.
— Ладно, Дьюи, ты победил. — Я комкала бумагу и кидала на пол. Он догонял ее, обнюхивал и возвращался. Типичный кот — всегда готов играть, но приносить ничего не будет. Я подходила, подбирала бумагу и вновь раз за разом кидала ему. — Ну что мне с тобой делать?
Но мы не только шутили и играли. Я была боссом, и на мои плечи ложились еще и обязанности — например, купать кота. В первый раз купая Дьюи, я не сомневалась, что все пойдет хорошо. Ведь ему понравилась ванна в то первое утро, разве не так? В тот раз Дьюи скользнул в раковину, как кусок льда, брошенный в бочку с кипятком. Но сейчас он барахтался. Он орал. Он цеплялся за край раковины и пытался перевалиться через него. Я держала его обеими руками. Двадцать минут спустя я была мокрой с головы до ног. Мои волосы торчали дыбом, словно я сунула язык в розетку. Все покатывались со смеху, и наконец я тоже засмеялась.
Третье купание было таким же нелегким. Я еще смогла пройтись по Дьюи щеткой, но у меня не хватило терпения вытереть и высушить его. Только не этого сумасшедшего котенка.
— Ну и хорошо, — сказала я ему. — Если тебе это так не нравится, иди себе.
Дьюи был тщеславен. Он провел не меньше часа, вылизывая себе мордочку, пока не привел ее в порядок. Самое смешное было, как он сжимал себе лапки, лизал их и засовывал в ушки, он трудился, пока они не заблестели белизной. Но теперь, промокший, он выглядел как чихуахуа в парике. Это было трогательно и смешно. Все смеялись и фотографировали его, но Дьюи был так неподдельно расстроен, что через несколько минут фотографирование кончилось.
