Пока он приходил в себя, Уильям принес холодной воды и подлил в ведро. Я ополоснул руки и кое-как промыл глаза.
Дальше все шло, как во сне. Во мне нарастало тоскливое утомление. Одно и то же, одно и то же. Животное загоняют в стойло, из-за дверей доносятся удары в стенки и ругань, заключительный вопль «Э-эй! Выпускаем!», хлороформ, напряжение, треск отлетающего рога, а мозг сверлит неизбежный вопрос, который, несомненно, задают себе все ветеринары: «Пять лет учиться в колледже — ради вот этого?!»
Внезапно я с облегчением обнаружил, что настала очередь самого последнего. У меня уже почти не осталось сил. Томасу пришлось еще несколько раз придавить мне ребра, и все мышцы протестующе ныли. И когда мистер Даннинг погнал к воротам загона последнего вола, у меня вырвался благодарный вздох. Однако понукания и палка подействовали на эту скотину далеко не так, как на прочих. Мне даже пришло в голову, что кастрационные щипцы в свое время толком не сработали, — такая ярость ощущалась в каждом движении заупрямившегося животного.
Косматая голова упрямо надвигалась на мистера Даннинга, и удар палкой по морде не заставил ее отдернуться. Маленький фермер благоразумно решил ретироваться.
Он повернулся и зашагал прочь по соломе. Вол зашагал следом. Мистер Даннинг перешел на рысь. И вол тоже. Рысь сменилась неуклюжим галопом. Заскакал и вол. Никаких признаков, что животное намерено перейти в нападение вроде бы не было, но мистер Даннинг, видимо, придерживался иного мнения. Он не сбавлял скорости, а в глазах у него нарастал испуг. Хотя бежать по колено в соломе не легче, чем по колено в воде, для шестидесятилетнего человека он показывал недурное время.
Никто не пришел ему на помощь. Возможно, нас всех немножко утомила суматоха, которую он упрямо поднимал в загоне весь день, но как бы то ни было, мы стояли и смеялись. У меня от хохота даже заныли искалеченные ребра. Мистер Даннинг резво прогалопировал вдоль ряда стопок, а вол отставал от него лишь на шаг. Энди, наблюдая за погоней сверху, чуть не вывалился из люльки.
Но долго так продолжаться не могло. Когда мистер Даннинг обежал стопки во второй раз, с него слетела кепка, он споткнулся раз, другой и растянулся ничком на соломе. Вол небрежно перешагнул через него, почти сразу же замедлил бег и дал себя поймать, словно все предыдущее просто было легкой разминкой. Мистер Даннинг вскочил целый и невредимый. Пострадало лишь его самолюбие. Смерив нас свирепым взглядом, он подобрал кепку, а я с помощью его сыновей удалил последние два рога, и дневные мои труды завершились.
Мы помогли Энди спуститься на землю; потребовалось много времени и усилий, чтобы стряхнуть с его элегантного костюма сухие стебли и семена. Он невозмутимо следил, как я очищал и протирал гильотину, прежде чем кое-как водворил ее в багажник. Затем особой щеткой я счистил слой навоза с моих сапог и переобулся.
Когда мы отправились в обратный путь, уже смеркалось. Энди закурил сигарету и украдкой поглядывал на мое потное, забрызганное кровью лицо, на мою ладонь, нежно поглаживающую ребра под курткой.
— Джим, — сказал он, наконец. — Никогда не следует спешить с выводами. Пожалуй, у моей работы есть свои хорошие стороны.
«Какая жуткая опухоль!» — подумал я, когда в полумраке коридора появилась собака с уродливым выростом на морде, но тут же обнаружил, что это всего лишь жестянка из-под сгущенного молока. Разумеется, жестянкам вовсе не положено торчать из собачьих пастей, но у меня отлегло от сердца: просто Бренди вновь слишком увлекся.
Я поднял крупного лабрадора на стол.
— Ну, что, Бренди, опять навестил мусорный бак?
Пес виновато ухмыльнулся и попытался лизнуть мою щеку, но тщетно: его язык намертво застрял в жестянке. Впрочем, он компенсировал свою неудачу, отчаянно завиляв хвостом и всей задней частью туловища.
— Мистер Хэрриот, извините, что я снова вас беспокою! — Миссис Уэстби, миловидная молодая женщина, грустно мне улыбнулась. — Но отвадить его от мусорных баков невозможно, как мы не стараемся. Обычно я и дети справляемся с жестянками сами. Но с этой у нас ничего не вышло. Ему защемило язык крышкой.
— Мм… мм… — Я осторожно провел пальцем по зазубренному краю. — Да, дело не так просто. Ведь мы не хотим изрезать ему рот.
Выбирая щипцы, я прикидывал, сколько раз мне уже довелось вызволять Бренди из такой же беды. Он был давним моим пациентом — огромный, добродушный псина с неуемной энергией. Однако упорные налеты на мусорные баки приобретали маниакальный оттенок.
Он со смаком выискивал очередную жестянку и принимался так рьяно ее вылизывать, что запускал язык излишне глубоко и защемлял его. Семейство Уэстби и я без конца освобождали запойного лакомку от жестянок из-под компота, тушенки, фасоли в томатном соусе, всевозможных супов — ну, словом, была бы жестянка, а уж он непременно в нее залезал.
Я зажал щипцами край крышки, осторожно отогнул ее по всей длине, защемленный язык обрел свободу и тут же радостно заерзал по моему лицу. Как еще мог Бренди выразить свой восторг и благодарность?
— Хватит, хватит, глупая ты собака, — сказал я, смеясь и отстраняя ухмыляющуюся пасть.
— Да, Бренди, достаточно! — Миссис Уэстби сняла его со стола и добавила еще строже. — Чем теперь подлизываться, ты бы лучше избавился от этой гадкой привычки. Пора за тебя взяться.
Нотация нотацией, а хвост продолжал отчаянно вилять. Как и я, Бренди не преминул заметить, что его хозяйка улыбается. Сердиться на него ни у кого не достало бы духа, такая солнечная это была натура.
Мне доводилось видеть, как юные хозяева (детей в семье Уэстби было четверо: три девочки и мальчик) хватали его за все четыре лапы и раскачивали, точно гамак, или возили в детской коляске, предварительно запеленав, или придумывали еще какое-нибудь развлечение, а он терпел все это с полным добродушием. Да нет, ему, видимо, нравилось быть участником таких игр.
Странности Бренди не исчерпывались страстью к мусорным бакам. Как-то днем я приехал к Уэстби посмотреть их кошку и устроился с ней на каминном коврике. Старшая девочка держала голову моей пациентки, а миссис Уэстби вязала, сидя в глубоком кресле. Я шарил по карманам в поисках термометра и вдруг заметил, что в комнату как-то странно, бочком, вошел Бренди, подобрался к хозяйке и сел спиной к ней с весьма небрежным видом. Затем он начал потихоньку вползать задом на ее колени. Она, не отрывая глаз от вязания, столкнула его, но он тут же повторил свой маневр. Зрелище было удивительное: задняя часть его туловища медленно-медленно приподнималась, а золотистая морда хранила невиннейшее выражение, словно его вообще здесь не было.
Забыв про термометр, я следил за Бренди как завороженный. Миссис Уэстби сосредоточенно считала петли и словно не замечала, что зад Бренди уже воздвигся на ее красивые, обтянутые синими джинсами колени. Пес на секунду замер, точно закрепляя успех первого этапа операции, а потом еще медленнее принялся окончательно утверждать свою позицию, перебирая передними лапами и почти встав на голову. Но тут, когда завершающее усилие водворило бы большого пса на колени хозяйки, миссис Уэстби кончила считать петли и с возгласом «Какой же ты дурачок, Бренди!» столкнула его на ковер, где он и распростерся, глядя на нее томным взором.
— Что это он? — спросил я с любопытством.
— Все мои старые джинсы! — улыбнувшись, ответила миссис Уэстби. — Когда Бренди был щеночком, я его часами держала на коленях, а тогда я обычно ходила в джинсах. Ну и стоит ему их увидеть даже теперь, как он старается забраться ко мне на колени.
— Не проще ли было сразу вспрыгнуть?
— Он и это пробовал, но тут же летел на пол. Ну и сообразил, что я не стану держать на коленях громадину-лабрадора.
— И выбрал окольный путь?
Миссис Уэстби засмеялась.
— Совершенно верно. Когда я чем-то поглощена — вяжу или читаю, — он иногда умудряется почти добиться своего, а если успел перед этим извозиться в грязи, мне остается только пойти переодеться. И уж тогда он получает заслуженную нахлобучку.
Пациент вроде Бренди всегда вносит живописность в рабочие будни. Выгуливая собственную собаку, я часто наблюдал, как он играет на лугу у реки. Помню очень жаркий день, когда другие собаки то и дело принимались плавать — за палками или просто желая прохладиться. Проделывали они это без особого ажиотажа — все, кроме Бренди.
Вот он помчался к берегу, вопреки моим ожиданиям не задержался ни на секунду, взмыл в воздух, растопырил все четыре ноги и на мгновение повис в пустоте, точно белка-летяга, а потом плюхнулся в воду с оглушительным плеском и в туче брызг. Да, привлекать к себе внимание он обожал!
На следующий день на том же лугу мне довелось увидеть нечто еще более поразительное. Я проходил мимо детской площадки, где ребятишки качались на качелях, вертелись на карусели и скатывались с горки. В очереди к горке стоял Бренди — непривычно солидный и чинный. Вот он поднялся по лесенке, с тихим достоинством съехал по металлическому желобу, неторопливо обошел горку и опять встал в очередь. Детишки относились к его присутствию совершенно спокойно, как к чему-то привычному, а я просто не мог оторваться от этого зрелища. Так бы и простоял там весь день.
