Автомобиль несся по улице Серафимовича, подпрыгивая на возвышениях, а Владимир Эрихович Б. все погонял возницу:
— Давай-давай, ну, опоздаю же!
Дело в том, что по центральному телевизору уже начиналась трансляция чемпионата по футболу, а Владимиру Эриховичу Б. было до Баковки рукой подать. Он еще почему нервничал: в машине, естественно, был телевизор, и Владимир Эрихович Б. видел, что сборная его страны, которой он служил в серьезном правительственном ранге чиновником, уже выстроилась в проходе, игроки подпрыгивали и подрыгивали мускулистыми ногами, как скаковые жеребцы перед забегом, но Владимир-то Эрихович Б. специально для этого матча купил накануне телевизор с плазменным экраном три на четыре метра — именно такого размера была стена ванной на его загородной вилле. Обидно, ведь он весь день предвкушал, как возьмет из холодильника пивко и заляжет в джакузи, и нажмет на пульт, а перед ним — хоп! — и вся сборная России в натуральную величину. Давно Владимир Эрихович Б. не лежал в джакузи посреди Лондонского стадиона.
Но в конце рабочего дня зазвонил телефон. Это был не простой телефон, а телефон без клавиш или диска набора. Ну, вы понимаете. К такому телефону можно не подходить, только если ты решил умереть.
Он — телефон — видит сквозь стены, а слышит сквозь уши, то есть сканирует мысли.
И вот бедному Владимиру Эриховичу Б. прямо в ухо проговорили четко и строго:
— Написать самолично проект Указа о защите домашних животных.
Не осмелился Владимир Эрихович Б. ответить телефону, что никогда он в руках не держал ни одно домашнее животное, не считая мух, которым в детстве любил ножки и крылышки пинцетом отрывать. Но проект нужен был к завтрашнему утру, потому что на том конце провода так лаяли, так лаяли! Нет, не подумайте, что тут намек на грубость: там, правда, лаяли — во дворе.
— Стая сук, — рычал голос в трубке, — всю ночь воют и лают, а пойдешь воздухом подышать, кругом одно собачье… а когда снег начнет таять, вообще… основы государства, понимаешь, подрываются, не российская земля под ногами, а дерьмо.
Вот поэтому и опаздывал Владимир Эрихович Б. теперь на матч, поэтому и гнал в ту летнюю ночь личный водитель Владимира Эриховича Б. автолайнер с содержимым со скоростью света, когда, аккурат напротив дачи главного редактора знамени российской литературы, в ослепительном свете передних фар возникла фигура небольшой черной собаки. Пес стоял прямо на дороге, прямо перед движущимся на него автомобилем. Он повернул голову и до последнего мига смотрел в лицо своей смерти.
Водитель поздно нажал на тормоза, глухой удар отбросил собаку метра на два вбок.
Автомобиль застыл как вкопанный, и какое-то время ни водитель, ни Владимир Эрихович Б. не могли отойти от шока. Первым очухался Владимир Эрихович Б., он провел широкой ладонью по еще более широкому лбу и проговорил:
— Ну, это не метод…
Что значили его слова, водитель не понял, да и сам Владимир Эрихович Б. не смог бы объяснить, что он имел в виду. Водитель потряс головой, потом усмехнулся в усы:
— Тоже мне, Анна Каренина.
Если бы он только знал, как недалек он от истины!
Владимир Эрихович Б. опустил стекло и смотрел на бездыханное тело. Потом, почувствовав дикий, сверхъестественный холод, заползающий в салон, замотал стекло обратно, и, увидев, что телевизор в машине идет полосами и шипит, гаркнул:
— Что стоим-то? Человека, што ль, сбили?! Гони, как гнал!
Водитель стал выравнивать машину на трассе, и вот тогда-то фары и выхватили две торчащие из кустов морды; две пары испуганных глаз сверкнули отражением бесовского дальнего света.
Владимир Эрихович Б. думал о том, кто это был, до самого дома. Когда зеленые ворота традиционно скрипнули, он вышел из оцепенения. Машина мягко прошуршала по гальке двора и подъехала к белому крыльцу.
…А в это время оба свидетеля происшествия, подбежав к телу собрата, тыкали в него носами, пытались привести в чувство, делая искусственный массаж сердца, один даже принес на своей густой бороде воды из соседней лужи и побрызгал на сбитого пса, но — бестолку. Тело оставалось бездыханным, и тогда собаки — а свидетелями оказались именно две местные собаки — завыли, подняв морды вверх, туда, где за ветками высоченной сосны качалась огромная неотвратимая фара Луны.
Собаки сидели рядом, прижимаясь друг к другу дрожащими боками. Погибший был их лучшим другом. Звали его Чук. Он был приблудным. Но приблудившимся вполне удачно — Чуку повезло с формальным хозяином. Его хозяином стал недавно вернувшийся из-за границы Демократ. Так все местные жители и собаки называли нового поселенца. Дача, соседняя с дачей главного редактора, перешла к Демократу без проблем, по-демократически легко и быстро. А потом появился на пороге веранды и Чук. Он очень отдаленно напоминал овчарку главного редактора, которая скоропостижно исчезла два года назад. Была та овчарка кобелем и прожила у главного редактора всего-то год с небольшим. Среди собак шел слух, что этот кобель сам сбежал — по собственной воле. Поговаривали еще, что плохо ему жилось, и что случай такой был в том семействе не первый. А еще, что… Впрочем, если говорить о Чуке, то с овчаркой, убежавшей от главреда, у него было только одно общее коричневое пятно на спине. Но, когда он впервые ткнул Демократа мордой под коленку, это пятно было все в пыли, репьях и соломе. Артритные коленки Демократа подкосились, и тот присел от неожиданности на корточки.
— Ох ты, тварь земная, как же тебя потрепало! — прокряхтел, поднимаясь, Демократ.
— Да, и тебя, Демократушка, годы не жалуют, — проговорил в ответ Чук. Разумеется, по-собачьи проговорил…
Демократ, надо отдать ему должное, толк в помощи вот таким бомжеватым типам знал, поэтому умиленью долго не предавался и нюни не распускал, а сварил парню геркулесовой каши на воде, бросил туда колбаски для запаха, налил миску чистой воды. Так они и зажили: Чук приходил поесть, лежал часок, навалившись на ступни Демократа, пока тот дремал в кресле, вроде благодарил, лечил ноги хозяина своим теплом, а потом оба расходились по своим делам, кто куда. Чук сначала шел в парк при детском санатории. Там они все и собирались поболтать. Кто все? Да местная шолупонь, собачья тусовка. Дамочки расфуфыренные, мужики — кто под хиппи, кто под «шестидесятников», кто под декаданс.
Были там и собаки Чуковой породы. Например, многострадальный Ральф. Огромный, матерый, пахнущий до дурноты, жил он у поэта Михаила Львова и недавно похоронил сына. Эта история произвела много шума и среди собак, и среди людей. Потомка Ральфа звали Джек. Он поселился в семье местных старожилов, воспитывал хозяйского сына Сережу. В те времена мальчики и собаки носились по Переделкино одной дружной ватагой, иногда забывая, кто какого сословия: человечьего или собачьего. Но мальчики бывают разные. Был в их шайке-лейке еще один Сережа — сын поэта Попова. Вот из-за схожести имен и вышла путаница. Словом, не любил старик Ральф этого второго Сережу взаимною нелюбовью. Тот кидал в него камнями, а однажды ударил ногой. Эту ногу Ральф, не долго думая, и покусал. Сочинитель незамысловатых, до предела ясных соцреалистичных стихов, Попов вернулся как раз из творческой поездки по Сибири и Дальнему Востоку. А совсем незадолго до этого получил он Государственную премию СССР — автомобиль. И как-то так совпало, что едва поэтического сына покусала овчарка, точно такую же овчарку папаша пострадавшего задавил на своем новеньком автомобиле. Правда, это был не обидчик Ральф, а его сын — ни в чем не повинный Джек.
Как же рыдала над бедным Джеком его матушка! Мать Джека — овчарка Кара, собака литературоведа Корнелия Зелинского. Она выбежала на дорогу и буквально навалилась всей грудью на бездыханного сыночка. И маленький хозяин Джека плакал. Родители боялись приносить в дом замену, и сначала пытались отвлечь Сережу от его горя кроликами, раздобытыми, видимо, у Казакевичей. Кролики сыграли положительную роль, а потом к ним добавились ежи — Фома и Роман, которые пришли сами и поселились под лестницей. Хрюкая и стуча лапами, они каждый вечер требовали от хозяев молока. Черепаха Даша была привезена контрабандой из Африки, куплена там у болтливого феллаха. А спустя несколько месяцев купили ребенку и новую собаку. Кутя был эрделем, он хвостиком мотался за мальчиком целыми днями, и только под вечер прибегал на полянку у пруда послушать новости. А о том, кто убийца Джека, Сережа узнал гораздо позже. Родители скрыли от него, что Попов хвастался в Доме творчества:
— Собак, отведавших человечьей крови, надо убивать. Это закон. Виданное ли дело, они будут собак распускать, а тут дети…
Ральф не стал связываться. Он уже поплатился за все и казнил себя до самой смерти. Приходил теперь к пруду тихий и угрюмый, сидел под ольхой, ни о чем не разговаривал с молодняком. Все местные девушки были кобелькам известны и не вызывали в них любовных эмоций. И дворняжки поэта
