Я чувствую ее теплую, нежную руку, тонкие пальцы, которые нежно и осторожно ползут по моему телу, вызывая следом теплую волну ожидания и тепла. Я не хочу проваливаться в дрему, но ничего не могу с собой поделать и лечу, плавно раскачиваясь вместе с яхтой, любимой и всем этим океаном, небом.
Ее прикосновения губами, вспышками вырывают меня, из ватного дрема и я, не успевая ими насладиться, опять проваливаюсь в сладкое небытие. Потом вспышки ее поцелуев там, туда! Ой! Ах! Как же мне… Ее язык там, он скользит, я секунды чувствую это блаженство и опять валюсь. Не хочу, жду, жажду, томлюсь. Но все время проваливаюсь и не хочу этого. Хочу того, другого. С этими мыслями отключаюсь.
Проснулась от того, что мне неудобно, жестко. Отлежала руку, она онемела. Не открывая глаз, тру, ее свободной рукой. Ощущаю прохладу, шум воды, дуновения ветра и ставшие такими привычными ощущения движения яхты. Открываю глаза и ничего не узнаю. Темно, лишь на самом топе, верхушке мачты, ярко светит вверху, белый огонь фонаря. Светит не мне, а в темноту. Опять засыпаю, вспоминая и счастливая. Как же мне хорошо жить! Как же это прекрасно! Шепчу себе.
- Я живу! Боже, ты слышишь?
Боже слышит, Боже знает. Наутро меня будет крик Марека. Меня зовет мама.
- Доченька! Доча! Как ты, у тебя все в порядке? – Сыплются ее вопросы.
И не давая мне ответить, она взволнованно говорит о шторме. Она говорит о том, что они чуть не утонули, что вода их яхту чуть не утопила, потому, что сорвала люк, но они откачали воду.
Что из-за шторма не спали две ночи, не смогла сообщить, что их шторм отогнал на 350 миль. И что мили, почти в два раза длиннее километра. И еще, что-то такое же, все в том же духе.
Рядом Марек и Ингрид. Я вижу по лицам, как они напряженно прислушиваются к нашему разговору. О чем и как говорить, они мне не говорили, но теперь я знаю, что я не обмолвлюсь с ней о себе, ни словом. Когда я прощаюсь и откладываю микрофон, меня душат слезы и я, обернувшись, плачу обидно на груди Ингрид. Она меня придерживает одной рукой, а второй гладит волосы.
- У меня тоже так было с мамой. – Внезапно тихо говорит она.
- Я думала раньше, что маме моей все так и будет интересно узнать, что со мной, где я, чем живу, кого люблю. Что она так и будет, как в детстве, все обо мне знать, все время советовать и воспитывать. Обижалась, за ее пустопорожнюю болтовню по телефону. А потом, поняла. Что я выросла. Поняла, что я стала самостоятельным человеком и живу, дальше буду жить без нее. Буду ее жалеть, но жить буду сама.
Ты поняла меня, любимая девочка? Ты поняла, что ты уже повзрослела?
- Вот так меня и спасли.- Продолжает подруга. – Если бы хоть они хоть на минутку промешкались, то все! Погибла бы. Меня и так довольно далеко отнесло волнами от яхты и даже, если бы я плыла, то все равно тут же, потерялась. А разве найдешь в море, во время шторма, точечку головы над водой, среди этих валов? Так, что это она, Ингрид. Это она, рискуя собой, бросилась следом и спасла меня. Я ей так благодарна! Не могу, даже тебе передать словами, как я ей благодарна!
Потом она смотрит мне в глаза и, сбиваясь, произносит страшные для меня слова, от которых я погибаю, тону, сидя с ней на диване.
- Ты, прости меня, Надя! Но я ее, люблю. И не спрашивай ни о чем.
У меня сразу все поплыло перед глазами. От слез, обиды. А она продолжает.
- Мама и отец не знают ни чего. Ты им не рассказывай. Они уезжают скоро в Грецию, а меня отправляют к бабушке, в столице. Так, что я завтра вечером тоже уезжаю. Я пришла попрощаться. Прости, если, что не так. Дай я тебя поцелую.
- Нет! Нет! – Почти кричу я. Потом уже тише. – Не надо, я переживу, ступай.
Я ни в силах подняться с дивана, не могу еще себе представить, что я ее потеряла и не выхожу ее провожать. Она тихо выходит, не хлопая дверью. Я сижу одна на диване, глаза полные слез. В ушах все еще звучит ее голос. И я, отвлекаясь, все время прокручиваю перед глазами картины из ее рассказа. Эти волны, яхты, гроты и стаксели и еще, какие-то там, шкаторины, стеньги и прочие мудреные морские слова.
С ними она уплывает из моей жизни, унося мою первую любовь, первый поцелуй и волнение первой, по настоящему, близости с другим человеком.
Потом, спустя несколько лет, я слышала о ней, разное. Слышала, что она, окончила коммерческий техникум, в столице, а затем уехала к матери, в Грецию. Что она, все еще не вышла замуж. И еще, что-то такое о ней, о чем гадко и гнусно, с завистью шепчутся бабы.
Осталась ли она по настоящему счастливой с Ингрид, или ее закрутила жизнь в чередовании событий, знакомств и страсти. Не знаю.
О ней не могу сказать.
Зато о себе продолжу.
Как только за ней закрывается дверь в мою комнату не входит, а врывается мама.
Начинается глупый и, по-дурацки противный скандал. Она мне все высказывает. Что у нее накопилось. Я ее прошу пожалеть меня, прошу не трогать. Но она, как с цепи сорвалась. И лезет и уже, чувствую, как унижает своими упреками. Что я падшая, что я становлюсь лесбиянкой и так далее. Я смотрю на нее, мою родную, любимую раньше мамочку и думаю, под ее истеричные выкрики. Что ведь вот же как, как человек меняется. Она, что не видит, как мне плохо, как мне тошно? Ведь не такая она падшая, как она мне говорит, а мой самый мне близкий человек, что после нее, ушел, отвернулся. Неужели она этого не понимает? Неужели мне надо ее в ответ, на ее оскорбления и хамство, тем же ответить? Рассказать ей все, о Левушке? Нет! Буду я выше всего этого! Пусть не обижается, я же ведь так ей отвечу, что она потом пожалеет об этом скандале. Ой, как она меня разочаровала? Очень! А где, же ее такт, где уважение? Ну, разве так можно! Мама!!!
Время лучший лекарь. Опять все вошло в привычное русло. Я вся в учебе и уже даже сплю всю ночь и не плачу тихо в подушку, как это делала раньше. А поплакать мне пришлось ни одну ночь. И от одиночества и от маминых придирок и не желания со мной разделить мою боль. От ее не понимания и не желания видеть во мне, ее родной дочери взрослого, самостоятельного человека. Я просто разочаровалась в отношениях между девушками, женщинами и не собиралась оступаться еще раз. Маме я решила не мстить, а просто показать ей, что я могу быть такой, другой совсем, взрослой и самостоятельной. Но так мне хотелось, а как будет на самом-то деле?
Поначалу я вся погрузилась в учебу. Теперь я точно знала, что буду, как мама и отчим, медиком. Они прекрасно зарабатывали. Наша семья испытывала интервенцию вещей, денег, возможностей. Не говорю о них. Мои вещи уже не помещались в шкафу и все покупались и покупались. Все новые, модные, красивые. Туфли и кроссовки, босоножки и сапоги уже валялись в коробках и просто так под кроватью. Всего было в избытке кроме одного. Кроме любви.
Я сыта была по горло этими закрученными в интригах и шальных чувствах связях между мной и ими. Сыта была истерикой мамы, оскорблениями. Я решила, нет, хватит! Я просто бросила всех моих изменчивых подружек, к чертовой матери! Я начинаю свою жизнь сначала. Мне нужен не мальчик, нет, даже не парень. Мне нужен мужчина, мужик. Эх! Что бы у него, как у того Марека, мачта стояла. На меньше я теперь не соглашалась. Именно так и никак иначе. Я решила становиться женщиной. Настоящей, живой, полнокровной. Теоретически я была готова. Все, что касается мужского органа, мной было внимательно изучено, и даже наизусть, я могла по латыни, назвать каждую жилку и веночку в их органе. Теоретически, так. А практически?
Первый, кто мне попался на глаза, и кого я выбрала, в качестве объекта для демонстрации, был коллега, по работе матери и Льва. Он работал с ними, и я всегда слышала от мамы. Специалист хороший, но? Ну и кабелино!
Вот такой мне и нужен, подумала я и стала действовать. Когда я пришла, к маме на работу в таком виде, она от удивления и неожиданности, даже рот открыла. Почти все сотрудницы меня осмотрели, они по очереди и под каким-то предлогом появлялись в кабинете и меня все с ног до головы осматривали. Я так вырядилась, так накрасилась, что ну, просто секс бомба! Все коротенькое такое и обтягивающее, что, несмотря на то, что мне все время в транспорте, пока я к ней ехала, место мужики уступали, я сесть не могла. Нет, могла бы, конечно. Но это вызвало бы шок у окружающих. Все так коротко, так обнажено, что я с первых шагов, по улице и первых откровенных взглядов, чуть даже не вернулась домой. Так самой стало страшно. Но мне надо было ей ответить! Не хотела я проглатывать ее унижения. Потому и через себя, сначала, а потом. А потом, каблучками, каблучками, цок, цок! И так мне эти реплики и эти раздевающие взгляды понравились, что я, несмотря на осуждающие замечания меня баб, которыми они старались уколоть в спину, я зашагала уверенно и вызывающе. Даже, зачем-то стала бедрами покручивать. Ну, б….дь, б….дью! Вот так я себя почувствовала. Почувствовала и словно бы вся переродилась, в одно мгновение. Еще часом назад я была серой мышкой, сисястой и прыщавой девчонкой, а тут вдруг стала, такой, такой. Слов подходящих не нахожу. Почему-то все слова просятся грубые, матерные. И, пока я шагала по улице, то от мужиков столько комплиментов услышала и сравнений, что у меня просто голова закружилась, и ноги предательски затряслись и диафрагма поджалась. Так меня все это разобрало. Все, что они мне говорили, запоминалось мгновенно. И что я «бэби», и что «куколка пошла» и что «сиськи, у нее класс» и что «сбрендить, можно с такой бабой» и что, «вот бы с такой бабой»… и еще и еще и еще….
