Мученичество Себастьяна
— Расскажите мне историю о Себастьяне.
— Как я уже говорила, эта вечеринка была для меня одной из самых впечатляющих. Еще много ночей спустя я не могла заснуть. А днем не могла есть. В первые два-три дня я была как выжатая… Несомненно, по причине страсти, которую я там испытала…
Мне хотелось перепачкать мужчину разбитыми яйцами. Эта идея у меня была уже давно. Помните фильм «Нарастающее удовольствие»[2]? Там есть сцена, где одна женщина разбивает яйца на теле другой. Но она делает это очень осторожно, лишь слегка перемещая и встряхивая их так, что они трескаются, а не раскалываются. Мне же хотелось, напротив, разбить их вдребезги. Я всегда мечтала воссоздать наяву картину «Мученичество святого Себастьяна», где вместо стрел были бы яйца. Эта мизансцена требовала специальной обстановки (голая стена, пол, которому ничего не страшно) и исключительного актера. И то и другое я нашла в течение всего одной недели: прекрасного раба, который, как мне казалось, должен был быть идеальным святым Себастьяном, и пустую комнату с зеркальной стеной и крепким полом — в доме одного моего друга.
Кроме этого человека, которого я отныне буду называть Себастьяном, я решила привлечь двух других участников: мою подругу (разделявшую мои вкусы) — на роль «горничной», и еще одного мужчину — на роль «прислужника», чтобы он помог мне создать нужную обстановку.
В назначенный день я приехала на место первой, в одиночестве. Ключи у меня были. Я осмотрела комнату и стала думать, как все устроить. Потом перенесла в нее все предметы, которые казались мне необходимыми. К семи часам вечера прибыл первый участник, «прислужник».
Этот мальчик, у которого была склонность к подчинению, очень любил исполнять приказы одной женщины и делал за нее всю домашнюю работу. Я уже предвидела, как он начнет мыть и чистить все вокруг и помогать мне в приготовлениях. Мне бы хотелось также прорепетировать мои действия — так сказать, потренироваться на нем, как на дублере основного актера.
Я смотрела, как он моет пол и протирает зеркало. Потом я показала ему, где лежат пластинки, которые мне хотелось слушать во время действа — с музыкой одновременно романтичной и страстной. Нагрузила его и другими мелочами, которыми не хотела заниматься сама. Мы поставили напротив зеркала, в двух-трех метрах от него, кресло, разложили подушки для моей «горничной», расставили свечи, ароматические палочки и прочее. Затем я велела ему раздеться и встать у зеркала, а потом бросила в него яйцо, чтобы проверить, как будет выглядеть это зрелище. Вот и все. После этого ему осталось только вымыться, одеться и очистить зеркало.
Итак, все было готово, и мы могли пойти поужинать. Мы отправились в кафе в двух шагах от дома, но я не могла проглотить ни кусочка… Вы когда-нибудь играли в театре? Мной владела та же тревога, которую испытывают перед выходом на сцену — боязнь оказаться на публике, некая смесь паники и эйфории. Но потом, когда действие началось, страх полностью исчез.
Мы договорились с моей «горничной»[3], что она заедет за тем, кого я называю Себастьяном; ей также нужно было проверить, чтобы при нем были необходимые аксессуары, из которых мне больше всего нравились повязка на глаза, собачий ошейник и кнут. Они проделали путь на автомобиле, в полном молчании. Когда они прибыли по указанному мной адресу, она завязала ему глаза, прежде чем позвонить.
Я тем временем переоделась. Теперь на мне был своеобразный наряд: черное шелковое платье с открытыми плечами, такие же перчатки, длиной до самых подмышек, черные чулки и туфли на шпильках.
— И черная губная помада?
— Очень темная. Освещение давали только свечи, стоявшие на полу, достаточно далеко от зеркала. Оно было не слишком хорошего качества, поэтому свет был слегка синеватый…
Моя «горничная» позвонила, и я сама пошла ей открывать. Мальчик с завязанными глазами стоял рядом с ней. Повязка нужна была только затем, чтобы он раньше времени не увидел комнату с зеркалом, через которую только и можно было пройти из прихожей во вторую комнату квартиры. Когда мы вошли туда, я сняла повязку. Моя юная подруга по сути не знала Себастьяна — она всего лишь привезла его сюда. Так что я его ей представила. Он стоял на коленях. Я внимательно изучила его, каждую черту: рот, глаза, шею. Затем мало-помалу раздела его (должна признать, с некоторой грубостью, поскольку разорвала ему футболку), под комментарии зрителей.
В какой-то момент мой прислужник, который молча наблюдал за раздеванием, слегка улыбнулся, и эта улыбка тотчас же передалась молодой женщине. Тут я пришла в ужас, поскольку ничто так не разрушает любое священнодействие, как смех; и даже обычная улыбка была для меня невыносима. Я принялась яростно хлестать его кнутом, что тут же остановило их попытки продолжить веселье. Я поставила его лицом к стене и приказала не оборачиваться; для него это было достаточно суровым наказанием, поскольку он как раз очень любил «смотреть». Он не возражал. Он был даже испуган: очевидно, почувствовал, что я готова избить его довольно сильно. Затем я вернулась к Себастьяну и продолжила его раздевать. Ему тоже довелось попробовать кнута, но по другой причине: он не написал мне обещанное письмо, и это был серьезный проступок. Затем мы обменялись несколькими словами: слова играют для меня большую роль, в том числе и эротическую…
— Вы сделали фотографии?
— Вы имеете в виду: фотографии на память? В тот момент мне было не до того… Знаете, единственная вещь, которая меня в самом деле интересует — это драматическое напряжение реальной сцены. Вот почему в подобных ситуациях вокруг меня, как правило, мало людей. Я заметила, что если участников слишком много, интерес рассеивается. А мне нужно постоянно чувствовать других актеров рядом с собой. Чем их больше, тем труднее достигнуть такой степени напряжения, и тем утомительнее это для меня. Их должно быть не больше девяти-десяти, но это максимум. Такая ситуация — скорее исключение. Вот четверо-пятеро участников — идеальный вариант.
В этот вечер, навсегда запечатлевшийся в моей памяти, что-то произошло… я не знаю… примерно так себя чувствуешь после некоторых наркотиков: во власти безумия, пусть краткого, но все же безумия.
Затем мы перешли в комнату, подготовленную для церемонии. Я села в кресло и велела горничной подвести ко мне будущего мученика и поставить его передо мной на колени. Потом я привязала его запястья к ручкам кресла. Пока она его хлестала, также по моему требованию, я принялась целовать его, слегка покусывая ему губы. У него были прекрасные губы — нежные и покорные, как и нужно. В то же время я наблюдала эту сцену сзади в большом зеркале, где отражение было едва различимо из-за полумрака.
Северен, мой прислужник, которого незадолго до того я наказала, повернув лицом к стене, теперь был поставлен позади меня, в темный угол, откуда мог наблюдать за происходящим. Участвовать ему не разрешалось — только смотреть… Когда я решила, что уже достаточно нацеловалась с Себастьяном и что его вдоволь исхлестали, я отвязала его, встала с кресла, подвела его к зеркалу и, поставив на колени, заставила смотреть на свое отражение. Потом плюнула в зеркало. Он тут же понял, что должен сделать: слизать плевок. Я снова плюнула, на этот раз в отражение его лица.
Конечно, я сознаю, что отчет, который я предоставляю вам сейчас о тех действиях и их последовательности, выглядит сухим и бесстрастным, тогда как мне их развитие представляется прекрасным, волнующим, необходимым… Необходимым для чего? Как раз для красоты, быть может… Понимаете, это не должно восприниматься с перебоями, провалами… В конечном счете, это очень театрально. Я думаю, что важны не действия сами по себе, а то, что я ими создаю и что захватывает людей, которые находятся рядом со мной. Я создавала некое гипнотизирующее действо; если бы этого гипноза не было, не было бы вообще ничего. И для меня все это было по-настоящему — я испытывала ощущение, что этот спектакль происходит в реальной жизни. Если бы я вдруг перестала верить в это сама или не слишком хорошо играла свою роль… ничего бы не произошло. Это было бы лишь чередой неинтересных действий; тех же самых, но неинтересных. Именно этой «реальности», по сути, ждут от меня окружающие. Доказательством служит то, что я часто предлагала своим друзьям встречаться без меня, поскольку я много путешествую. Но у них ничего подобного не получалось. Словно им нужна была распорядительница. И даже если я ненадолго отстраняюсь от своих обязанностей и передаю их одной из моих «сообщниц», то всегда нахожусь поблизости и наблюдаю за происходящим, готовая в случае чего вмешаться…
Так вот, затем я попросила мою горничную прислониться спиной к зеркалу, медленно приподнять платье и раздвинуть ноги, а Себастьяну — благоговейно вылизывать ее, начиная от кончиков пальцев на ногах и постепенно поднимаясь дальше — к икрам, подколенным впадинкам, бедрам… Я наблюдала за этой сценой, снова усевшись в кресло. Прислужник, стоя позади меня, тоже смотрел на них и при этом ласкал себя (что тоже было ему дозволено). Хотя он и стоял в тени, я различала его движения в зеркале. Когда я спросила горничную, хорошо ли Себастьян выполняет свою работу, она ответила, что да. Потом она вернулась ко мне и села справа от меня на подушки. Тогда я велела прислужнику встать на колени у моих ног, рядом с низкой скамеечкой, на которой стояла миска с яйцами и хрустальный бокал, а Себастьяну — в свою очередь, прислониться спиной к зеркалу и скрестить руки на груди.
