- Да у тебя ведь температура! Точно.
- У меня уже две недели вечером температура поднимается, и ничего страшного.
- Как ничего страшного? Прошу тебя, сходи завтра же к врачу. Нельзя так оставлять?
- Какой ты у меня заботливый: Да ничего особенного, я уверена. Ну, хорошо, раз ты хочешь:
За ужинам они, кажется, даже ни разу не посмотрели друг на друга, будто по взглядам можно было бы доказать их интимную близость. Мать Леночки ничего не замечала или, по крайней мере, делала такой вид.
Так закончился первый из шести дней.
3.
А следующим утром он застал в гостиной врача со скорой и узнал, что у Леночки с утра температура подскочила до сорока, и ее увозят в больницу. И ее увезли сначала в инфекционное отделение, а потом, в тот же день - в гематологию. Когда в два часа он пришел к ней в больницу, ее уже начали лечить.
- Острый лейкоз, миелобластный. Очень тяжелое течение.
Лечащий врач была в белоснежном халате, в очках и с фонендоскопом на шее все как полагается, как по-настоящему. Но ему казалось, что все это происходит не с ним.
- Скажите, - он говорил с трудом, - она умрет?
- Мы сделаем все, чтобы этого не случилось, - врач даже не улыбнулась.
Такой ответ звучал как приговор. Ваня вышел из ординаторской и побрел по коридору. В коридоре стоял преподаватель, уже довольно пожилой, с группой студентов. Он объяснял:
- :переродившиеся бластные клетки - это "хилое отродье". Химиотерапия не может убить здоровые клетки, а бласты погибают, потому что не обладают достаточной жизнестойкостью:
Ваня услышал этот кусок фразы краем уха, услышал то, что хотел услышать, и надежда снова возродилась в нем.
Но "хилое отродье" все-таки оказалось сильнее.
Прошло еще три дня. Он каждый день ходил в больницу и просиживал с ней часами. Мать ее даже не пыталась возражать. Леночка лежала совершенно неподвижно, изнуренная тяжелой болезнью и лечением. Она следила за ним от двери до кровати только глазами. Она очень изменилась - до неузнаваемости. Черты лица заострились, кожа приобрела какой-то нелепый бледно-желтый оттенок, волосы целыми пластами оставались на подушке, стоило ей только повернуть головой: Ее непрерывно тошнило и довольно часто рвало. Руки, грудь, живот, шея и даже лицо были в какой-то синюшной мелкопятнистой сыпи. Изменилось все, даже прекрасные серые глаза. Особенно глаза:
Теперь, когда он целовал ее в губы - когда приходил и когда уходил - она даже не пыталась отвечать - а ведь она так любила целоваться. Обычно они говорили о разных мелочах и чаще даже молчали, глядя друг на друга. Фактически, говорил только он; она отвечала односложно. Только один раз, в тот самый пятый, предпоследний день, она говорила больше обычного.
- Ты завтра должен уезжать, - проговорила она тихо и совершенно без интонации, просто констатируя факт.
- Нет, я никуда не поеду, пока ты не поправишься.
- Ты не можешь, у тебя ведь работа, дела:
- Наплевать на них. Ты важнее.
- Я не поправлюсь, я это чувствую, - так же без интонации сказала она.
- Что за ерунда? Тебя лечат и вылечат, - он старался говорить убежденно. На самом деле ситуация была катастрофической. Оборвать бластный криз не удавалось, несмотря на повышенные дозы цитостатиков.
Внезапно она пошевелилась, приподнялась в кровати и, схватив его за руку, прошептала, глядя ему прямо в лицо глазами, в которых стояли слезы:
- Ох, Ваня, Ванечка, как не хочется умирать: Не хочется умирать!
И так же внезапно порыв прошел. Слезы моментально высохли: она опять держала себя в руках. Ваня был так потрясен, что не успел ничего возразить. А когда она снова лежала, неподвижно смотря в одну точку, возражать и тем самым снова поднимать эту рискованную тему Ваня не смог.
Она умерла на следующий день - от кровотечения. Ваня в тот же день уехал он должен был уехать, у него ведь работа, дела. Он не мог участвовать в похоронах. Не хотел...
