- Ты же будешь жить здесь какое-то время, пить, есть. А если у тебя сифилис?..
Тщательно осмотрев Вику, он хлопнул её по попке.
- Всё хоккей. Сейчас пойдём к Бобу: Кстати, если не секрет, где это он тебя подцепил?
- Не секрет. В музее изобразительных искусств: Была там одна выставка: Интеллектуальное знакомство значит?..
Вероника нарочито зевнула и потянулась за трусиками. Украдкой любовавшийся её телом толстяк поморщился, но ничего не сказал: Выйдя из кабинета, они поднялись на третий этаж и постучали в какую-то дверь, за которой раздавались дикие взрывы хохота. Хохот смолк, дверь отворилась, и Вика очутилась в душной, насквозь прокуренной комнате. Здесь её ждал Боб и ещё двое незнакомых мужчин. Все они были изрядно навеселе.
- Ну как пиздёнка? - ухмыльнулся Боб. - Нормально?
Говорил он, несмотря на свою кавказскую внешность, почти без акцента.
- Всё хоккей.
- Прекрасно, прекрасно, - Боб обвёл Вику сальным взором, потом встал, подошёл к ней. Некоторое время он молча изучал её в упор. Заглянул в глаза, поправил волосы, пощупал грудь. Осталось только проверить зубы. Вероника представила, как его волосатые лапы копошатся у неё во рту. Бр-р.
Но Боба интересовали не зубы. Ощупав бёдра и живот, он забрался к Вике под юбку и принялся тискать девушку между ног.
- Что вы делаете?!.. Что вы делаете! - испуганно шептала Вика.
Но Боб плевал на все её причитания и уверено продолжал своё. Вероника закусила губу. Всё оборачивалось куда хуже, чем она полагала. К чёрту деньги. Теперь ей хотелось лишь смыться отсюда побыстрее: - Вот что, детка, - Боб неожиданно изменил тон. - Расскажи-ка нам немного о себе. Биографию так сказать. Мы же всё-таки принимаем тебя на работу, - он усмехнулся. - Итак, зовут тебя Вероника, да?
- Да.
- Ну а фамилия твоя как? - Боб сложил руки на груди с видом Наполеона. - И будь так любезна, - в его голосе послышались металлические нотки, - говори громче.
- Зачем вам моя фамилия? - голос Вики заметно дрожал.
- Ну, детка, так не годится, - вновь нежным-пренежным голоском пропел Боб. - Вопросы здесь задаю я. - И, повернувшись к одному из парней, кивнул. Дай-ка мне её сумочку.
Вероника инстинктивно прижала было сумочку к себе, но парень рванул её так, что оставил у неё в руках лишь с "мясом" вырванный ремешок.
Боб раскрыл сумочку, порылся в ней и достал паспорт.
- Вероника Лозняк, 1965-ого года рождения, русская, - нараспев прочитал он. - Прописана по адресу: Москва, улица Щербаковская: ну и так далее, - он убрал паспорт в ящик стола. - Ясненько. Вот видишь как всё просто, а ты боялась: Ну а теперь раздевайся.
- Отдайте паспорт, - жалобно протянула Вика.
- Нет уж, детка, паспорт твой полежит пока здесь. И не заставляй меня повторять дважды, я этого не люблю.
Вероника покорно сняла пиджак. Потом освободилась от блузки и начала расстёгивать лифчик. Через какое-то время он последовал вслед за пиджаком и блузкой, а выплеснувшиеся на свободу груди заколыхались в ритме медленного танго. В это время продолжающий рыться в сумочке Боб выудил оттуда её студенческий.
- Ты учишься в МГУ?
- Да, - теперь таиться было бессмысленно.
- Ясненько, ясненько. А на каком отделении? - Боб пытливо посмотрел на неё и, заметив, что она замешкалась с туфельками, добавил с издёвкой: - Я надеюсь, мои вопросы не помешают тебе раздеваться дальше.
- История искусств. - Сбросив туфельки, Вика принялась за юбку.
- Искусствовед? - Ребята переглянулись. - Что ж, это пикантно вдвойне.
Сняв юбку, Вика осталась в розовых прозрачных колготах и ажурных трусиках-бикини. Она принялась было за них, но Боб неожиданно остановил её.
- Хватит, хватит.
Вероника оторвала глаза от пола и посмотрела на Боба. Он встал с места, его кавказские, чуть бараньи глаза были налиты кровью, рот - полуоткрыт. Он подошёл к ней. Потные ладони потрепали её грудь, прошлись по стройному стану и затянутым в колготки ножкам. Потом скользнули чуть выше и, забравшись под трусы, принялись жадно лапать девушку: Впившись в трусики с боков, Боб изо всех сил потянул их вверх. Медленно, со смаком. Ажурная ткань натянулась, затрещала, но Боб не ослаблял хватки. Стянутые в жгут трусики впивались Веронике между ног, входили в пизду, разрезая её пополам. Наконец, когда боль была уже нестерпимой, раздался треск рвущегося материала: Два взмаха перочинным ножом и перерезана резинка, ещё кое-как удерживавшая трусики. Прошелестев меж ног своей хозяйки, они оказались в волосатых лапах Боба. Взгляды мужчин, как по мановению волшебной палочки, вперились в тёмный треугольничек волос, дразнивший их до тех пор из-под бикини.
А по щекам Вики неудержимо катились горькие слёзы бессилия, боли и унижения: Её швырнули на стол. Получив несколько хороших оплеух, она и не пробовала сопротивляться. Колготы были по-прежнему на ней, и она, пытаясь, по указанию Боба, сделать меж ног дырку, с отчаянностью обречённой царапала, тянула в стороны эластичный материал. Взоры мужчин жалили ей грудь, бёдра, живот. Не убранные со стола окурки, хлебные крошки, шелуха от семечек неприятно кололи голую спину, въедались в кожу: Наконец ей удалось зацепить ногтями шов и сделать небольшое отверстие, расширить которое уже не составляло труда.
Плотоядно поглядывая на распростёртое перед ним девичье тело, Боб влез на стол и расстегнул ширинку. У Вики перехватило дыхание. Не в силах больше наблюдать за всеми этими приготовлениями, она закрыла глаза. Само ожидание унижения превращалось в не меньшое унижение.
Пробороздив низ её живота, мужской член упёрся в наружные губы пизды, а затем ухнул со стоном внутрь. Вика ещё сильнее зажмурила глаза и закусила губу. В комнате воцарилась напряжённая тишина, нарушаемая лишь мерным поскрипыванием стола и кряканьем Боба. Секунды тянулись невыносимо медленно: Наконец Боб замер и, кое-как спустив, скатился с неё вниз. После него были его дружки, сначала один, потом второй. Первый, перед тем как вскарабкаться на стол, неторопливо затушил об её ляжку горящую сигарету. Прожгя колготки, она оставила на белоснежной коже алое пятно ожога. Вероника вскрикнула от нестерпимой боли, но мужиков это почему-то очень развеселило, и все громко загоготали: Последним был толстяк, и завершил круговую снова Боб.
Вика лежала неподвижно, не открывая глаз. Казалось, всё её тело с ног до головы вымазано густой чёрной грязью. Она была противна самой себе. Отвращение и стыд нестерпимо давили на виски, заполняя их тупой бесформенной болью.
- Вставай, приехали, - донеслось откуда-то издалека. В первое мгновение Вероника не сообразила, что это относится к ней, и, лишь когда тот же ехидный голос прозвучал ещё раз, открыла глаза и приподнялась на своём импровизированном ложе.
Мир рухнул, обезумел. Огненные колёса ламп буйствовали над головой, поверхность стола покачивалась, словно корабль на волнах, а вокруг, в пелене бьющего в нос пряного запаха мужского семени, неумолимо маячили физиономии её мучителей: Постепенно однако окружающая действительность стала принимать менее фантасмагорический облик. Огненные колёса остановились и превратились в самые обыкновенные лампы, стол тоже перестал ходить ходуном, но вместе с ощущением реальности пришло и ощущение боли. Вика была разбита и морально, и физически.
Опустошённая и подавленная, она сидела неподвижно, на зная, что делать. Прошло ещё Бог знает сколько времени, прежде чем ей пришло в голову одеться.
Она сползла со стола. Несколько шагов, которые пришлось сделать, оказались настоящей мукой для её истерзанного тела, но со стороны она выглядела, должно быть, очень смешно, ибо каждое её движение сопровождалось диким хохотом. Одежда была усыпана пеплом, а на лифчике красовалась смачная харкотина. Но Вероника не видела её. Нацепив лифчик, она долго пыталась застегнуть его дрожащими руками;
Потом, балансируя на одной ноге, стала лихорадочно натягивать туфельки, но перепутала ноги и в конце концов, потеряв равновесие, упала. Подняться вновь она уже не могла. Сложившись калачиком, Вика уткнулась лицом в колени и дала волю долго сдерживаемым слёзам: А на следующий день ей предложили выйти к клиентам. Вика наотрез отказалась.
Упрашивать её не стали. Всё было куда проще. Вечером к ней в комнату зашёл Вадик Надворный, тот самый, что ковырял накануне в её ляжке горящей сигаретой; правая рука Боба. Его сопровождали два молчаливых "шкафчика", центнера на полтора каждый. Они сдёрнули прикрывавшие её тело лохмотья и в таком виде, нагишом, отволокли, взяв под белы рученьки, Веронику в подвал под домом. Там её уложили на некое подобие козел и крепко-накрепко привязали за руки и за ноги. В воздухе засвистели настоящие казацкие нагайки: От первого же удара сердце чуть было не выскочило у неё из груди. Вика зашлась в диком душераздирающем крике, зарыдала в голос. Просвистела вторая нагайка, её вновь поддержала первая: Вика, как безумная, елозила голым животом по шершавой поверхности бревна, извиваясь в попытках избежать очередного удара; молила о пощаде, клялась сделать всё, что бы от неё ни потребовали, но "шкафчики" оставались глухи к её мольбам и с невозмутимым видом продолжали делать своё дело. Где-то на тридцатом ударе Вика потеряла сознание. Лишь тогда её развязали и, грубо скинув с козел, по-прежнему обнажённую, потащили за волосы обратно в комнату.
