А в сентябре того же года, по представлению конференции, был граф Бутурлин назначен главнокомандующим русской армией, воевавшей в Пруссии. Дело мотчанья не терпело и потому, быстро собравшись, Александр Борисович, ныне генерал-фельдмаршал, выехал на театр военных действий, забравши в свитские офицеры и Степана Протасова, тоже своего человека.
3
В Европе четвертый год шла война. В 1756 году англичане, не поделив что-то за океаном и опасаясь отторжения Ганновера, объявили войну Франции и, пообещав помощь Пруссии, включили ее, как и некоторые северо-германские государства в число своих союзников. Австрия решила, что пришло время вернуть Силезию, и стала искать союза с Россией и Францией. Шведы прицелились на прусскую Померанию, а Фридрих II имел виды на Саксонию, чтобы обменять ее на Богемию... В общем – заварилась общеевропейская каша. У противопрусской коалиции было вдвое больше резервов, но, как всегда, никто из них не был готов к войне, и пруссаки, не теряя времени, вторглись в Саксонию, окружили и разбили ее армию. В историю это противоборство вошло как «Семилетняя война», поскольку продолжалось с 1756 по 1763 год.
Истинные его причины довольно путаны, как, впрочем, и всякой войны. Существует даже мнение, что немалую роль в ее начале сыграли две женщины: австрийская государыня Мария-Терезия и мадам Помпадур – любовница французского короля Людовика XV. Первая мечтала отвоевать у Фридриха II Силезию, вторая – дулась на прусского короля-философа за его язвительные стихи и памфлеты в ее адрес.
С русской стороны кампанию начинал фельдмаршал Степан Федорович Апраксин и начинал удачно. Его войска у деревни Гросс-Егерсдорф 19 августа 1757 года разбили прусского генерала Левальда и открыли себе плацдарм для наступления на Кенигсберг. Но вместо того чтобы развивать успех, фельдмаршал вдруг ни с того ни с сего отдал распоряжение отступать к Тильзиту. И неделю спустя с великой поспешностью переправился обратно за реку Прегель. В чем было дело, – никто не понимал. Апраксин уверял, что в войсках-де не хватало продовольствия, и начались болезни. Петербург объяснений не принял, и заслуженный полководец был смещен, арестован и отдан под следствие. Командование же передали генерал-аншефу Фермору [7] . Дальнейшим успехам союзников мешали разногласия между дипломатами и командованием.
В такую обстановку и прибыл в 1760 году, в Аренсвальд, где находилась тогда главная квартира русских войск, со всеми полномочиями и офицерами свиты новый главнокомандующий граф Бутурлин. Еще в дороге Степан Федорович просился на передовые позиции и, по приезде, получил назначение к графу Тотлебену, двигавшемуся в направлении вражеской столицы. Через неделю, едва освоившись на новом месте, Степан со своим отрядом, высланным вперед, принял прусского генерала фон Рохова, который сообщил о капитуляции Берлина... И передовые отряды русских вошли в прусскую столицу. И хотя Петербург с поздравлениями не торопился, виды на награждения, не хуже пунша, подогревали надежды участников славной операции. Впрочем, то был лишь лихой набег. Через несколько дней, ввиду подхода семидесятитысячной прусской армии, русские из Берлина ушли.
Бутурлин ничего не успел за летнюю кампанию, и на него посыпались обвинения. 18 декабря он был отозван, сдал команду все тому же Фермору, и, прихватив офицеров, с коими прибыл, не без волнения поехал в Петербург оправдываться. Однако по пути к столице получил известие о кончине императрицы и милостивый рескрипт нового императора. Петр III из расположения к прусскому королю действия Бутурлина одобрил. Войну, до победного конца которой оставалось всего ничего, указом прекратил. Александра Борисовича назначил вновь генерал-губернатором в Москву. А офицерам, участвовавшим в походе на Берлин, вопреки ожиданиям, никаких милостей оказано не было. Большинство из них получили отставки и отправились в свои имения. Получил абшид и секунд-майор Протасов. Степан Федорович простить себе не мог, что, воротясь из похода, проторчал в столице долее иных, да еще, по совету племянника Григория, потратился на переобмундировку. Все равно никакого прибытку не получил. Все кругом говорили, что новый государь токмо немцев жалует.
4
Ко времени, о коем идет повествование, Степан Федорович был в годах: катило к пятидесяти. Помещиком считался он средней руки. Имел именьице «Пески» в Осташковском уезде, верстах в десяти от города, на берегу валдайского озера Селигер. Напротив, на одном из островов, гляделась в светлые озерные воды Нилова пустынь – мужской монастырь, основанный преподобным Нилом Столобенским лет двести назад. Пустынь была обустроена ладно, с умом. Владела обширными землями и рыбными ловлями.
Семейство Степана Федоровича Протасова состояло из супруги Анисьи Никитичны, урожденной Зиновьевой, сына Петра Степановича десяти лет от роду и трех дочек: старшей, осьмнадцатилетней Марии, Анны пятнадцати лет и младшей Катеньки. Господами Протасовы считались строгими, но справедливыми. Крестьян своих не примучивали, легко отпускали на оброк и на заработки. Бабы зимами хорошо и споро пряли и ткали холсты. А мужики – кто во что горазд: одни нанимались рыбу ловить, кто уходил в Осташков на кожевенные фабрики, а были ходоки и до самой Москвы и до Питера. Зато и было у господ в обиходе все свое.
Дочери, конечно, кривили рты, что приходилось дома носить чулки, вязанные из пряденной бабами шерсти, что белье – и нательное, и на постели – из домашнего холста. Но тут уж что хозяин, что хозяйка чад своих держали в руках. По будням платья дома носили простые, а ситцевые надевали в дни воскресные. Так продолжалось, пока однажды Анна, средняя дочь, не отказалась вовсе выходить в крашенинном холстинном сарафане из своей горницы. День лежала дева на постели, не подымаясь и к столу, и второй... А на третий вышла в ситцевом платьице, хотя и шел постный четверг. С того дня старшая, Марья, и Катенька тоже стали падки до щегольства. Но у Анны характер был покруче, и первое канифасовое [8] платье сшили опять же сперва ей.
По причине скромного достатка особых учителей и гувернеров для детей у Протасовых не важивалось. Грамоте и счету наставляла матушка. Закону Божьему, географии и истории – отец Пахомий, настоятель церкви Воскресения Словущего, что стояла вместе с домами причта у края Протасовской усадьбы. Он же был и духовником семейства. Отучившись тринадцать лет в Славяно-греко-латинской академии, отец Пахомий был наклонен к западному просвещению. А посему ратовал за то, чтобы детей не только обучали доморощенными средствами, но давали им и светское воспитание. В дом, по чьей-то рекомендации, был принят француз мсье Лагри. Он призван был наставлять старших барышень политесу: французскому языку, музыке и танцам. Но, если Маша с Катей подчинялись требованиям мсье с неохотой, то для Аннушки такие уроки труда не составляли. Обладая прекрасной памятью, она первой из сестер заговорила по-французски. Учитель, чтобы приохотить девочку к чтению, стал давать ей маленькие изящные книжки в кожаном переплете с тиснением и с картинками. Это были «Любовные стихи» Ронсара, посвященные Кассандре, комедии и поэмы Данкура и романы Мариво [9] . Анна читала все. Но однажды сии книжки увидела матушка. Даже не зная французского языка, она сразу вывела должное заключение:
– Тебе еще рано их читать, дочка. Да и не хорошо это для порядочной девицы. – Она хотела добавить, мол, «все равно ничего не поймешь», но сдержалась, вспомнив некоторые замашки Анны. Вместо этого она сделала выговор учителю и велела давать читать книги душеспасительные, а не развратный французский вздор.
– Пущай лутче к хозяйству привыкает...
Но к хозяйству душа дочери не лежала. В свои пятнадцать лет она была уже вполне сформировавшейся девушкой. Высокорослая со статной фигурой и впечатляющими формами, Анна давно уже не была наивной девочкой, беспрекословно подчиняющейся родительским указам. Может быть, потому Анисья Никитична и высказала свое пожелание мсье, а не ей...
5
Зимний сезон в Москве открывался балом в Дворянском собрании, и не быть на нем было нельзя. Вельможи приезжали с целой толпою слуг: со своими гайдуками саженного роста, с карликами, с арапами, одетыми в самые разные, часто нелепые платья. У многих за спинами кривлялись шуты... Среди молодых людей на московских балах большей частью встречались недозрелые вьюноши, разодетые по последней моде, надушенные и напомаженные, хотя и не всегда хорошо мытые. Их, как правило, сопровождали французы-гувернеры. Военных в старой столице было немного. Девицы шушукали, прикрываясь веерами. Все ждали танцев и мечтали о Петербурге. Вот где настоящая жизнь! Столько гвардейцев, да и среди статских встречалось, небось, немало достойных людей. А что здесь?.. Но с другой стороны, когда еще представится случай, как говорится, людей посмотреть и себя показать? Последнее – дело немаловажное, недаром первопрестольная слыла «ярмаркою невест»...
