Господин С. согласился стать моим адвокатом. Итак, мои жалобы были услышаны, рыдания нашли отклик в душах, способных сопереживать, а великодушие и красноречие моего защитника смягчили даже каменные сердца. Кроме того, свидетельские показания остальных фальшивомонетчиков, уже приговоренных к смертной казни, оказались для меня благоприятны, что значительно поддержало рвение благородного защитника, принявшего такое живое участие в моей судьбе. Судьи признали, что я действовала по принуждению, а потому не совершила никакого преступления; с меня были сняты все обвинения, и я оказалась на свободе. Мой покровитель оказал мне и другую бесценную услугу, добившись сбора пожертвований в мою пользу. Сумма составила около ста пистолей. Казалось, наконец, я дождалась счастливых времен, когда мои предчувствия сбываются, и я уже готова была поверить, что настал конец моим мукам, однако Провидение не замедлило убедить меня в обратном.
Выйдя из тюрьмы, я поселилась на постоялом дворе напротив моста через Изер. Господин С. посоветовал мне остаться там на некоторое время, пока я буду подыскивать себе какую-нибудь службу в Гренобле. Если же у меня ничего не получится, я могу вернуться в Лион с рекомендательными письмами, которые он мне любезно предоставил. На второй день проживания в этой гостинице, сидя за табльдотом, я обнаружила, что стала объектом пристального внимания некой полной, богато одетой дамы, которую все называли баронессой. Я в свою очередь присмотрелась, и мне показалось, что я ее знаю. Мы подошли друг к другу и обнялись, как старые знакомые, хотя и не могли вспомнить, где мы встречались. Наконец тучная баронесса отвела меня в сторону.
«Софи, – обратилась она ко мне, – если не ошибаюсь, именно вас я десять лет назад спасла из Консьержери. Неужели вы не помните Дюбуа?»
Мало обрадованная подобным открытием, я все же старалась держаться вежливо, помня, что имею дело с самой ловкой и проницательной женщиной во Франции, от которой не ускользнешь. Дюбуа была сама учтивость, она сказала, что вместе со всем городом интересовалась ходом судебного процесса, но не знала, что дело касается именно меня. Проявив обычную слабость, я позволила отвести себя в комнату Дюбуа и рассказала этой женщине историю своей жизни.
«Бедная моя подружка, – обняла она меня снова, – хочу поговорить с тобой откровенно. Спешу сообщить тебе, что я разбогатела, и все, чем владею, – к твоим услугам. Взгляни, – Дюбуа стала раскрывать передо мной шкатулки, полные золота и бриллиантов, – вот плоды моей изворотливости. Если же я, подобно тебе, поклонялась бы идолу добродетели, то уже давно была бы повешена или томилась бы в тюрьме».
«О сударыня, – ответила я, – если своим благополучием вы обязаны лишь преступлениям, то всевидящее око Провидения, которое в конце концов каждому воздаст по справедливости, не позволит вам долго пользоваться нечестно нажитым».
«Ошибаешься, – возразила Дюбуа, – краткий миг передышки вскружил тебе голову, и ты вновь впадаешь в заблуждение, считая, что Провидение всегда на стороне добродетели. Для поддержания всеобщего равновесия Провидению безразлично, что один предается пороку, а другой – добродетели, его заботит лишь то, чтобы соотношение порока и добродетели оставалось неизменным, а такая мелочь, как то, какую стезю выбирает конкретный человек, нисколько его не волнует. Послушай меня, Софи, слушай внимательно, у тебя светлая головка, и мне хочется наконец-то убедить тебя.
Речь идет не о том, что, выбирая между добром и злом, человек может прийти к счастью, ибо и добродетель и порок не более чем различные способы поведения в обществе. Таким образом, вопрос не в том, какому из путей следовать, а в том, чтобы выйти на столбовую дорогу, ибо тот, кто удаляется от главной дороги, всегда не прав. В мире, где торжествует добро, я посоветовала бы тебе держаться добродетели, поскольку за нравственное поведение ты была бы вознаграждена по заслугам. Однако в нашем испорченном мире я всегда буду рекомендовать тебе порок. Кто не желает следовать проторенной дорожкой, обречен на гибель: всякий встречный его толкает и оттесняет как самого слабого и беззащитного и у него нет никаких шансов выжить. Напрасно законы пытаются установить некий порядок и призывают нас к добродетели. Слишком несовершенные, чтобы в этом преуспеть, законы способны лишь на мгновение увести от торной дороги, протоптанной миллионами, но никогда не заставят окончательно с нее сойти. Когда общие интересы людей направлены в сторону порока, тот, кто не желает развращаться вместе со всеми, будет плыть против течения. А разве может быть счастлив тот, кто вечно противостоит большинству? Ты можешь мне возразить, что порок в равной мере вреден всем. Я могла бы с тобой согласиться, если бы порочных и добродетельных людей было хотя бы поровну: в таком случае выходки одних, очевидно, задевали бы интересы других. Но наше общество прогнило до такой степени, что мои недостойные поступки подталкивают другого человека, не менее бесчестного, к очередному обращению к пороку; таким образом, его злые дела компенсируют нанесенный мной ущерб и мы оба оказываемся счастливыми. Вибрация становится всеобщей, начинается цепная реакция взаимных толчков и ответных ударов, когда каждый мгновенно наверстывает упущенное, вновь и вновь завоевывая утраченное счастье. Порок опасен лишь для добродетели, которая настолько застенчива и щепетильна, что не решается ни на какое сопротивление. Когда же она будет окончательно изгнана с нашей земли, у порока не останется конкурентов и он станет порождать новые и новые детища, жажда добродетели же не возродится никогда. Могут ли мне привести примеры благотворного влияния добродетели? Пустое словоблудие, годное лишь слабым и никчемным и бесполезное для тех, кто благодаря своей энергии и предприимчивости обходится собственными силами в борьбе с превратностями капризной судьбы. Да разве ты можешь не проигрывать, милая девочка, если упрямо движешься в обратном направлении, наперекор всеобщему пороку? Отдайся воле волн, и, по моему примеру, достигнешь желанной гавани. Ведь плывущий вверх по реке, против течения, никогда не движется быстрее плывущего вниз, ибо один противится потоку, а другой покоряется ему.
Ты всегда ссылаешься на Провидение, которое устанавливает высшую справедливость, а значит, благоприятствует добродетели. Но не дает ли оно тебе бесчисленные примеры несправедливости и беспорядка? Неужели, по-твоему, оно проявляет особое пристрастие к добру, когда насылает на людей войну, голод и чуму, наполняя вселенную злобой и пороком? Отчего ты ожидаешь, что оно непременно осудит злых людей, если оно само действует исключительно их методами? Впрочем, разве не по его воле весь мир держится на хаосе и преступлениях? Не на его ли примере мы убеждаемся в предпочтительности зла? Не от него ли исходят тончайшие движения наших чувств, не в его ли ведении все наши мысли? В таком случае можно ли утверждать, что оно пожелало бы наделить человека склонностями, которые само же сочло предосудительными? Итак, если пороки верно служат всевидящему Провидению, зачем нам желать что-то им противопоставить, по какому праву можем мы ратовать за их искоренение и что может помочь нам устоять перед их натиском? Будь в мире чуть побольше философии, в нем вскоре все встало бы на свои места, и тогда законодатели и магистраты уразумели бы, что пороки, которые они столь сурово наказывают, куда полезнее и выгоднее для общества, чем жалкие добродетели, к которым они тщетно призывают, ничем их не вознаграждая».
«Допустим, я оказалась бы слишком слабой и поддалась вашим уговорам, сударыня, – ответила я коварной искусительнице, – но как спастись от угрызений совести, что ежеминутно рождались бы в моем сердце?»
«Угрызения совести – это химеры, Софи, – перебила меня Дюбуа, – не что иное, как жалкий лепет бесхарактерной и немощной души, у которой недостает смелости их подавить».
«Подавить? Но как это возможно?»
«Нет ничего проще, ведь раскаяние вызывают лишь те поступки, которые еще не вошли в привычку. Почаще совершай те из них, что порождают у тебя угрызения совести, – и вскоре тебе без труда удастся их заглушить. Противопоставь им пламя страстей и могущественные законы личного интереса, и они рассеются как дым. Угрызения совести не свидетельствуют о преступлении, они лишь указывают на мягкость и податливость души. Если бы вышел абсурдный указ, запрещающий покидать пределы этой комнаты, ты бы тоже не избежала угрызений совести, выходя отсюда, как бы уверена ни была, что не совершила при этом ничего дурного. Таким образом, мы убедились в том, что не только преступление влечет за собой угрызения совести. Если же учесть и то, что преступление не только не противоречит фундаментальным законам природы, но с необходимостью из них вытекает, становится ясно, что подавить в себе угрызения совести ничуть не труднее, чем нарушить нелепый приказ не выходить из этой комнаты. Для начала стоит проанализировать то, что люди понимают под преступлением. На поверку это оказывается не чем иным, как нарушением их местных обычаев и национальных нравов. А значит, то, что считается сегодня преступлением во Франции, перестает являться таковым на расстоянии каких-нибудь ста лье от ее границ. Воистину, не существует такого поведения, которое по всей территории земного шара равно расценивалось бы как злодеяние, а значит, нет никаких объективных признаков, указывающих на совершение преступления, ибо все зависит от субъективных мнений и географических условий. Установив эту простую истину, нелепо стремиться к служению добродетели, которая где-то является пороком, и избегать преступлений, которые при другом климате почитаются как благие дела. Теперь я тебя спрашиваю, может ли человек при зрелом размышлении испытывать угрызения совести, когда ради собственного удовольствия или выгоды совершит у себя на родине противозаконный поступок, который однако в Китае или Японии считается весьма достойным? И, если у него хоть немного философский склад ума, разве будет он страдать от такого надуманного отличия? Итак, угрызения совести – это не более чем защитная реакция против запретов, а вовсе не против того или иного действия, и любой здравомыслящий человек рассудит, что куда мудрее покончить с ними, нежели продолжать вскармливать их в своем сердце. Нужно выработать в себе привычку совершать предосудительные поступки, вызывающие в нас угрызения совести, предварительно изучив нравы и обычаи народов, населяющих землю; затем надо стараться совершать эти поступки снова и снова, какими бы преступными они ни казались, пока светоч разума не истребит угрызения совести – это злополучное порождение невежества, трусости и неправильного воспитания. Вот уже тридцать лет, Софи, как бесконечная цепь преступлений и пороков ведет меня к богатству и успеху. Я уже близка к достижению заветной цели, еще два или три точных удара – и вместо прозябания в нищете, в которой я была рождена, я смогу получать пятьдесят тысяч ежегодной ренты. Может, ты думаешь, что, делая свою блестящую карьеру, я хоть раз укололась о шипы угрызений совести? Напрасно ты надеешься на это: мне эти муки незнакомы. Если бы даже какая-нибудь страшная катастрофа низвергла меня с вершины в бездну, я бы и тогда не опустилась до подобной слабости. Я бы сетовала на людскую злобу или на собственную нерасторопность, но всегда оставалась бы в ладах со своей совестью».
