Они прозвали меня "Супермэн" .Макс называл меня так, потому что я носил свитер с суперменовской эмблемой "С" на груди. Джоан и Анатолий последовали за Максом - я стал Супермэном. О господи,на их фоне было нетрудно быть суперменом.
Бог создал всех. Какой бог остается загадкой - неизвестно имя, может быть бог технократов, в белом халате поверх полосатого костюма из полиэстера, старая шея торчала из халата. Когда он создавал Джоан,а потом Анатолия он, очевидно, иронически улыбался, и ронял сигаретный пепел на башмаки. Улыбался иронически и тепло. Джоан и Анатолий не в пример буйственным характерам великих завоевателей или трагических поэтов были созданы Богом из любви к тихому парадоксу, к безобидной ленивой шутке, к попытке организации домашнего счастья для 45-летней женщины и 30-летнего,могучего,начинающего толстеть мужчина, с темпераментом ребенка.
Мне кажется, они были абсолютно счастливы в постели. И вне постели они были счастливы. Не все же должны бежать за "успехом", не все же настолько отчаявшиеся и неудачливые в постелях и жизни тела, что выгнаны за пишущие машинки или в правительства и управление войсками .День за днем наблюдая их почти животную жизнь, я пришел к выводу, что это я- неудачник, а они счастливые жители земли. Они жили, слонялись по квартире, вступали в легкие как сон беседы, опухали от (он от алкоголя, она - от марихуаны) иногда (целая история всякий раз) старательно и чопорно собирались и ездили в гости, удалялись вдруг на часы в свою часть квартиры, где спаривались очевидно, а я служил делу, хотел признания ненавидимого мной общества (и хочу),и стучал, стучал, стучал бил по литерам машинки мамы Анатолия, до этого очевидно почти не употреблявшейся девственной машинки.
О, у них тоже были порывы к бессмысленной деятельности, о, они тоже хотели вдруг быть похожими на меня. Однажды я целое утро слышал отдаленное эхо своей машинки, и, наконец, поняв, что это не эхо, обнаружил Джоан в ее просторном немыслимо кабине за устрашающих размеров письменным столом. Придвинув к столь же внушительной, как и стол, пишущей машинке (электрической, основательной, как у всех почтинепишущих) очевидно для элегичности, для настроения, белые осенние астры в горшке, Джоан печатала свой роман...-Я еще не курила сегодня, Эдвард, приветствовала она меня он от машинки ясной и светлой улыбкой женщины с крылышками." Я как ты. ..Я хочу быть такой как ты. ".Я теперь буду работать каждый день..." Увы,к вечеру она так устала от непривычных трудов, что опять курила с Анатолием марихуану, расхаживая по кухне и прихожей...На следующее утро я уже не услышал эха своей машинки в ее кабинете. Я думаю, она невинно забыла о решении круто изменить свою жизнь...
Анатолия я порой заставал за непонятной работой как бы восстановления его собственной картины висящей на стене ливинг-рум. Ливинг-рум тоже была слоновьих размеров, как и все в доме. Держа в зубах джойнт,в джинсах свалившихся с пояса на бедра, в носках (Анатолий не любил обувь и даже в ноябре все еще ходил в сандалетах на странно маленьких ступнях), Анатолий кисточкой подправлял что-то на картине, прибитой на стену гвоздями. Время от времени он отходил от картины и любовался ею, или напротив, может быть, осуждал свою картину. Стерео волнами испускало из себя "Райдинг он зэ сторм" -пел Джим Моррисон и группа "Дорс", его любимая группа. Вкус у него с в музыке может быть слишком популярный, совпадающий со вкусами еще миллионов любителей, но неплохой. После таких сеансов я однако, как ни старался, не мог обнаружить на картине сколько-нибудь заметных изменений. Может быть, он махал кистью в воздухе, но нет краски он явно употреблял, и мочил их, да.
Я взял у Джоан книгу стихов, вышедшую десять лет назад и прочел ее стихи. Стихи были путанные, но очевидно она не всегда была женщиной с джойнтом в руках и как бы приклеенной к крупным семитским губам улыбкой, углубленная постоянно в свою видимо только ей заставляющую ее улыбаться, мечту. За двухмесячное пребывание в ее квартире я не разу не видел ее неулыбающейся .И Анатолий улыбался.
Квартира продавалась. По меньшей мере три агента по недвижимости каждый день приводили в квартиру предполагаемых покупателей, всегда скушного вида благообразных мужчин и женщин среднего возраста. Мою каморку служанки показывали после кухни и перед стенным шкафом. Я первое время вставал со стула, чтобы поприветствовать возможных покупателей, позднее только поворачивал голову и говорил "Хэлло!" "Эдвард - писатель" - улыбаясь, поясняла Джоан, и серые господа приветливо улыбались. Ни мне не было никакого дела до их скушной размеренной жизни ни им не бы кого дела до моей скушной размеренной жизни и ярости моих страниц...Квартира находилась в процессе продажи, но не продавалась. Я вовсе не уверен, что она продалась к сегодняшнему дню, хотя в мое последнее пребывание в Нью Йорке Джоан уверяла меня, что завтра подписывает контракт. Квартиру в солидном доме на Вест-Энд Авеню следовало продать по постановлению суда, и деньги, полученные от продажи, Джоан должна была разделить с бывшим мужем, к которому ушла дочка-вундеркинд. Однако тот же скептически-иронический Бог в халате и пол полизстеровом костюме ласково оберегал Джоан от каких-либо событий, и посему все мы спокойненько жили, продавая квартиру. Кто знает, может быть в таком состоянии полагалось жить лет десять?
В сумерках большого сарая - квартира была столь велика, что две ливинг-рум и огромный кабинет оставались почти пустыми, мы все сходились, расходились, образовывали непрочные группы, и расходились опять. Почти всякий день к нам добавлялись и тоже вместе с нами хаотически двигались как атомы -приятели Макса - черный мальчик Джимми, младший его брат Пол, и другие, более эпизодические толстые и тонкие мальчики из его класса.
Иной раз с верхнего этажа спускалась соседка поэтесса Сюзен, работающая в Гарлеме учительницей, она писала женский роман, который как уверяла меня Джоан, будет бестселлером, а с нею маленький как огрызок карандаша ее бой-френд Джоэл. Основной заботой Джоэла было определять, кто из мужского населения Нью-Йорка интересуется его серой мышкой-писательницей и пресекать возможные попытки Сюзен ответить на этот интерес. На мой взгляд Сюзен была навеки перепугана гарлемской школой, в которой она работала и загипнотизирована этой же школой до степени такой,что не могла ее покинуть. какие там мужчины.. .И Сюзен и Джоэл не нарушали меланхоличной гармонии нашего существования,. а напротив как бы еще более утверждали эту гармонию.
Я ? Я был супермэном, который себя не навязывал. Со снисходительной улыбкой я наблюдал их существование, не осуждая их и не пытаясь их переделать. Я вел себя мудро, и, оставаясь вежливым, всегда удалялся в свою каморку, когда и бессмысленная джокондовая улыбка Джоан мне надоедала и добродушный взгляд Анатолия. Удалялся, брал в руки книгу. Детскую, вундеркинда.
Где же рассказ ? А зачем он собственно нужен ? Элементы налицо. Из них возможно собрать историю. Но историю не соберешь без действия, а действия невозможны при участии Джоан и Анатолия. Возможно молекулярное движение по квартире и в космосе. Да, я забыл... Джоан таскалась с идеей выпустить поэтическую антологию под названием "Илистые рыбы". В конце концов, я так и стал их называть с Анатолием,- илистыми рыбами
Кровати
I. Русские
Первым моим ложем был снарядный ящик. В 1944-м отец мой был послан ловить дезертиров в марийской тайге, а мать работала техником на заводе, производящем бомбы и снаряды. Завод возник вокруг деревни Растяпино, срочно переименованной в город имени Робеспьера русской революции - Дзержинск. Уходя на работу, мать задвигала ящик со мной под стол. Хотя фронт неумолимо откатывался на запад "мессершмиты" все же прорывались иногда и бомбили. Перед отъездом отец нашил на cтол слой толстых досок. Доски должны были предохранить меня от немецких осколков. Чтобы я не скучал и не орал, вместе со мною мать клала селедочный хвост (я уже успел бессловесно, но прочно заявить о своих гастрономических предпочтениях). То, что я мог подавиться хвостом вернее чем быть убитым осколком, матери, очевидно, не приходило и голову.
Последующие несколько лет мы с матерью верно следовали за менявшим по воле Армии места службы отцом-лейтенантом (каждые несколько месяцев). Таким образом, к возрасту четырех лет мне уже пришлось выспаться на десятке различных кроватей. Некоторые из них, по утверждению матери, я обписал, но увы, не успел запомнить.
Следующая кровать продержалась в моей жизни до возраста одиннадцати лет (семь лет! Никогда так мною и не побитый рекорд). Я помню себя - стоя в кровати на коленях, больной корью, оглохший, я гляжу в окно на Красноармейскую улицу. В окне развалина харьковского вокзала, необозримое море битого кирпича и вдоль него темная, голова к голове, сумка к сумке, очередь женщин, стариков и детей. Держась за сложную архитектуру спинки (шишки, колонны и набалдашники), я наблюдал за похаживающим вдоль очереди милиционером в тулупе и валенках.(Уже тогда я проявлял нездоровый интерес к власти). Литая, с последующей слесарной доработкой, детская эта кровать была гордостью нашей семьи. Подозреваю, что она была немкой, что предприимчивый военный интендант сумел вывезти кровать из покоренной Германии среди груды официальных трофеев. В тесных пружинах ложа так никогда и не завелись клопы, каковых в те годы было много повсюду, и нравом они были злы. Много раз крашенные (последний раз отцом - густо-синей эмалью) спинки постепенно заплыли и потеряли первоначальную стройность и определенность очертаний, однако сработанная из полос металла и горизонтальных пружин лежачая поверхность - чудо немецкой стальной техники, так никогда и не потеряла упругости. Мы отдали фрау- кровать семье Чепиг (на ней стал спать мальчик, Витька Чепиг), только по причине того, что я вырос, наконец, и уже не мог вытянуть нa моей кровати ног ... Об одном из важнейших событий новейшей истории России, известии о смерти Сталина, я услышал, лежа в этой кровати. Мать, стоя спиной к радиоприемнику, выдавила испуганное: "Эдик, сыночек, Сталин умер!" Между тем бархатный, трагический, единственный в мире голос диктора Левитана произносил еще последние звуки сообщения "...иссарионович... СТАЛИН....ИССАРИОНОВИЧ СТА...", тысячью ультразвуковых уколов прошелся моему телу, и я вскочил. Опустил тонкие ножки на пол и заплакал, затоптавшись рядом с кроватью...
