заключается груминг. Это то же самое состояние, которое раньше описывали как «промывку мозгов» или «стокгольмский синдром». Полная потеря психологической независимости. Вспомните о женах, которых жестоко избивают мужья и которые потом грудью закрывают их от полицейских. Жертвы домашнего насилия постоянно так делают. Вспомните стеклянные глаза последовательниц Чарльза Мэнсона. Они убивали по его приказу, а потом, счастливые, пришли на суд, шагая в унисон, с вырезанной на лбу буквой «Х» – знаком «девочек Мэнсона». То или иное клеймо часто всплывает в историях о таком всепожирающем насилии. Одна из жертв оксфордской банды, занимавшейся грумингом, была помечена буквой «М» – первой буквой имени ее сутенера. А в 1994 году мужчина по имени Алан Уилсон выжег раскаленным ножом буквы «А» и «У» на ягодицах своей жены. Он был привлечен к суду, а затем оправдан в ходе дела «Р. против Уилсона», которое стало важным прецедентом английской судебной практики. Уилсон заявил, что его жена испытывала сексуальное возбуждение от клеймения на манер коровы. Жена отказалась выступать на суде, и суд поверил мужу.
Некоторые исследователи показывают, что на самом деле такая реакция на груминг адаптивна и является абсолютно рациональным ответом на угрозу насилия. Например, антрополог Мишель Скализ Сугияма полагает, что захват женщин в ходе боевых действий был настолько распространенной практикой в истории человеческой эволюции, что он оказал серьезное влияние на нашу психологию [165]. Те женщины, которым удавалось включиться в новое сообщество, имели бо́льшие шансы на выживание, поэтому предрасположенность к эмоциональной связи с захватчиком стала с точки зрения естественного отбора преимуществом над остальными женщинами.
Разумеется, мужчины тоже подвержены грумингу. Среди заложников в шведском банке, захват которого дал название стокгольмскому синдрому, было несколько мужчин, и они тоже сформировали сильную привязанность. Однако у женщин это наблюдается намного чаще – может быть, как раз в силу эволюционных процессов, о которых говорит Скализ Сугияма. Или же потому, что женщины намного чаще оказываются в ситуациях, провоцирующих такую реакцию, – в интимной близости с жестоким мужчиной.
С определенной точки зрения груминг может показаться всего лишь особенно сильной, слепой любовью – эмоциональной привязанностью, которая по сути иррациональна, но при этом значима и важна. Многие женщины, находившиеся в абьюзивных отношениях, потом рассказывают об испытанном ими чувстве безнадежного и безвыходного заточения в эмоциональном поле своего партнера – об ужасе и болезненном несчастье, несмотря на которые они отчаянно отказывались уходить.
В некоторых случаях такое домашнее насилие сливается со съемками в порно. Линда Лавлейс (настоящее имя Линда Борман), звезда хардкорного фильма 1972 года «Глубокая глотка», является, наверное, самым известным примером женщины, которая вошла в порно – как она позже опишет в своей автобиографии «Испытание» – буквально под дулом пистолета. Ее первый муж Чак Трейнор издевался над ней физически и эмоционально, склонил ее к проституции и, позже, к порно. Вся индустрия знала, что за закрытыми дверями Трейнор избивает Борман, но никто не возражал («Кажется, у нее садомазохистские отношения с Чаком», – пожимал плечами режиссер «Глубокой глотки» в одном из интервью).
На волне международного успеха «Глубокой глотки», собравшей более 600 млн долларов [166], Борман отправилась в путешествие по Британии, прогулялась по Аскоту в мини-юбке и во время визита в Стоунхендж сделала следующее заявление:
Если честно, меня просто выводит из себя, что фильмы с резней и кровопролитием легко показывают детям, а непристойным считается именно секс-кино. Дети должны узнать, что секс – это хорошо, и тогда у нас будет намного меньше невротиков. Ведь мы живем только один раз и нужно наслаждаться! [167]
Казалось, что сексуальное освобождение очень благотворно повлияло на «Линду Лавлейс». И потребовались долгие годы, прежде чем она раскрыла всю правду и стала активным борцом против порноиндустрии. В «Испытании» она описала свой опыт участия в порно:
Ко мне относились как к пластиковой надувной кукле, поднимая и перетаскивая туда-сюда. Раздвигали ноги так и сяк, совали разные штуки мне и в меня, играли в «музыкальные стулья» частями моего тела. Меня никогда раньше так не унижали и не позорили. Мне никогда не было до такой степени страшно. Я ощущала себя отбросом. Я против воли занималась сексом на камеру, ведь я не хотела, чтобы меня убили [168].
Эта схема повторяется снова и снова. Работая в порно, женщины воспроизводят историю об освобождении – и лишь позже, после ухода из индустрии, они делятся темными сторонами своего опыта. Но к этому времени их образ уже сложился, и его не вернуть назад. Борман написала в 1980 году, что «всякий, кто смотрит “Глубокую глотку”, наблюдает за моим изнасилованием». Прошло еще полвека, люди все еще смотрят.
Молодые девушки, вовлеченные сегодня в – еще более громадную – индустрию порно, нередко проходят через все то же самое. Например, Ванесса Бельмонд, которая семь лет снималась в порно, с восемнадцати до двадцати пяти. Она открыто описывает жестокость этой индустрии: расизм по отношению к ней, чернокожей женщине [169], финансовую эксплуатацию, ЗППП. А также абсолютное пренебрежение границами и благополучием порноисполнителей, многие из которых получали травмы в результате съемок и оказывались в зависимости от наркотиков и алкоголя, приглушавших физическую и эмоциональную боль. Кроме того, Бельмонд открыто говорит о своей юности: о расстройстве пищевого поведения [170], о нарко- [171] и порнозависимостях [172]. И о том, как все это повлияло на ее приход в индустрию в надежде стать такой же гламурной, красивой и желанной, как исполнители порно из ее воображения. Ее рассказ дает понять, что вся индустрия построена на эксплуатации – на перемалывании молодых девушек, которые приходят подростками, мечтая о деньгах и славе:
За семь лет в индустрии я снова и снова видела один и тот же сценарий. Девушка приходит в порно и регулярно снимается на протяжении шести – двенадцати месяцев в более-менее обычных сексуальных сценах. Потом работа теряет обороты, и девушка решает попробовать себя в более жестких сценах (анальный секс, несколько мужчин и т. д.). Обороты снова снижаются. Девушка начинает заниматься эскортом и готова сделать почти что угодно на камеру, лишь бы получить работу. В конце уже никто не хочет ее снимать, и работа в порно заходит в тупик. При этом обычно у них нет опыта другой работы и даже школьного образования, поэтому остается, по сути, один выход – эскорт, стриптиз, вебкам и остаточные подработки в порно [173].
Однако сначала, пока она была частью индустрии, Бельмонд – точно так же, как Линда Борман, – настаивала на том, что всего лишь активно выражает свою сексуальность:
